– А мне иное слышать доводилось, – возразила Еленка. – Отец рассказывал, что на Москве не то что холопы, а и самые первейшие бояре в бесправье полном пребывают. Будто бы казнит их Грозный-царь за малейшую провинность или вовсе из прихоти. О какой же воле речь при столь неправедных порядках?

– Так-то оно так, да только царские законы лишь для нищих духом писаны, а кто дерзок и смел, завсегда готов попрать их. Вон, возьми Кольцо, к примеру. Да плевал он на царя со всеми его прихвостнями с самой развысокой колокольни. И ничего, покуда жив и пребывает в добром здравии. У нас глумятся лишь над теми, кто сам сие дозволяет, – ответил есаул и насмешливо добавил: – Русь вообще страна казачья. Не удивлюсь, ежели кто-то из станичников на престол Московский посягнет когда-нибудь.

– Уж не ты ль в цари собрался? – усмехнулась княгиня.

– Да нет, мне такая блажь даже спьяну не придет на ум, – уже серьезно заявил Иван. – Мое предназначение – Дон с Москвой объединить, иначе не устоим. Вон как супостаты русскую державу обложили. С запада поляки да шведы, с юга крымцы с турками напирают. На восточном порубежье сибирцы шалят. Новосильцев сказывал, это тоже татаре, стало быть, и там добра не жди. Получается, что Шуйский своим указом так нагадил – хуже не придумаешь.

– Это почему? – удивилась Елена.

– Да потому. Вместо того чтоб вольных атаманов призвать на службу с честью и под рукой иметь не полк израненный, а целое казачье войско, он меня с ними стравливает, кровь братскую пролить заставляет. Лучше бы Священное Писание почитал, старый черт, там так и сказано: кто посеял ветер, бурю пожнет. Ну да ничего, главное сейчас Ивана разыскать. Атаман придумает, как Шуйского с царем вокруг пальца обвести.

– И не совестно тебе государя своего дурить?

– А у вас что, как-то по-иному, все Стефану-королю верой-правдой служат?

– У нас другое дело. В Речи Посполитой монарха шляхта выбирает, а по вашей вере государь – посланник господа на земле, – хитро блеснув глазами, язвительно промолвила Елена.

– Оттого и терпим над собой власть неправедную, словно божью кару принимаем, – смущенно буркнул Княжич и, немного поразмыслив, дерзко заявил: – Царь еще не бог, а уж наш-то сумасброд-душегуб и подавно. Государи приходят и уходят, только Русь Святая вечна, за нее и жизнь отдать нестрашно.

Заметив изумленный взгляд красавицы, Иван смущенно смолк, малость устыдившись своей напыщенной речи.

– А ну, подвинься-ка, – приказала литвинка. Улегшись рядом с Иваном, она сказала:

– Эвон ты какой, оказывается. О всей державе русской печешься.

«Обо мне бы лучше позаботился», – мысленно добавила она, но вслух спросила:

– А с боярами-дворянами что будет? Они ж всему голова. – Это в Речи Посполитой знать всему голова, короля себе вон сами выбирают, у нас же они самое что ни на есть дерьмо. Только тем и озабочены, чтоб побольше власти ухватить да, прикрываясь ей, народ ограбить. На открытыйто разбой, видно, духу не хватает. Нас воровскими казаками кличут, только истинные воры не мы, а бояре. Это даже Грозный-царь прекрасно понимает, оттого казнит их по десятку в день, а народец православный радуется и государя славит, – с досадою ответил Ванька.

Княгиня изумленно покачала головой.

– Вы и впрямь, казаки, люди необычные. Уже неделю среди вас живу, а не перестаю удивляться. Тебя хоть взять, ну кто ты есть – разбойник, но речи говоришь, как какойнибудь муж государственный. И при этом знаешь, что за труды свои слова доброго не дождешься или вовсе погибель обретешь.

– Мне, Еленочка, ничьи подачки не нужны, если что занадобится, сам возьму, – заверил Княжич. – А что касается погибели, так за святое дело смерть принять – это и есть удел истинного воина православного.

– Так уж ничего ни от кого не надо, даже от меня? – вкрадчиво промолвила Еленка. При этом в колдовских ее очах полыхнули шаловливые искорки.

– Ну разве только от тебя, – улыбнулся Иван.

– Тогда неча на пустые разговоры время тратить, его у нас и так немного, – прошептала красавица, целуя Ваньку в раненое плечо.

Уже совсем рассвело, когда разомлевший от любви есаул наконец-то заснул. Глядя на его по-девичьи красивый лик, молодая женщина с горечью подумала: «Ну зачем тебе все это, миленький. Ладно, Станислав, тот хоть канцлер был, хотел-не хотел, а приходилось с Вишневецким за власть бороться, но ты-то с какой стати лезешь на рожон? В Москву собрался, царя с казаками мирить. Да ваш Грозный-государь как увидит такого красавца своевольного, сразу же прикажет голову срубить. За одну свою красу да молодость погибнешь, Ванечка. Весь народ задумал осчастливить, а ты спросил людей, нужно ли им такое счастье, его ведь всяк по-своему понимает. Захотели бы казаки царю служить, давно б ему на верность присягнули, но коль до се того не свершили, знать, особого желания не имеют дружить с Москвой. Пропадешь ты, Ванькаесаул, из-за своей гордыни.

Смахнув слезинку, Еленка поднесла к губам нательный крестик.

– Господи, спаси и сохрани его, – и, обращаясь уже к Княжичу, тихо прошептала: – Я согласна, Ванечка, хоть в станицу, хоть на край света, только чтобы быть с тобою рядом.

По-молодому крепко спящий есаул не расслышал ее робкого признания, он лишь блаженно улыбнулся и обнял Елену.

Не получив ответа, красавица обиженно надула свои алые губки. Сев в постели и едва сдерживаясь, чтоб не разрыдаться, несчастная беглянка принялась обдумывать свое нелегкое житье-бытье.

«А с чего ты вдруг, красавица, взяла, что на тебе свет сошелся клином? Волович как меня боготворил, на руках носил, молился, словно на икону, но и он не смог ради любви от тяжбы с Вишневецким отказаться, даже честь мою и жизнь свою принес ей в жертву. Так какой же с Ванькиесаула спрос. Пару раз с бабенкой вдовой переспать – еще не повод отказываться от мечты. Все мужчины одинаковы, для них любовь не главное, им подавай дела великие, хлебом не корми – дай мир земной переустроить. Видать, такими их господь по своему подобию создал”.

Придя к такому заключению, Еленка успокоилась. Здраво поразмыслив, она решила: «Нет, на Дон мне ехать с Ванечкой никак нельзя, там ему и без меня непросто будет. А уж коли явится с женой княгиней, его казаки сразу обвинят, что Дон боярам продал, и прислужники царевы тоже в измене заподозрят. Как иначе-то, ежели женился на шляхтянке. Какого там я роду-племени да веры, никто не станет разбирать». Гладя Княжичевы кудри, красавица тоскливо вымолвила:

– Окажешься ты, милый, между двух огней и сгоришь, как тоненькая свечечка.

Разумная дочь полковника без труда поняла, что ее вторжение в жизнь Ивана не сулит тому ничего хорошего.

– Всем одни лишь беды от меня, но тебе, любимый, я печали не доставлю, скорей сама помру. Поеду-ка я лучше с Новосильцевым в Москву, а там будь, что будет. Заодно нашу любовь испытаю. Если стану нужна – разыщешь, – заключила гордая красавица и толкнула Ваньку в бок.

Княжич тотчас же открыл глаза. Заметив на лице любимой явное смятение, он тревожно вопросил:

– Случилось что-то?

– Да нет. Просыпайся, есаул, а то уйдут казаки без любимого начальника, – Елена кивнула на приоткрытый полог.

Неподалеку от шатра уже слышались людские голоса и конский топот.

– Вставать пора, князь Дмитрий скоро возвернется. Негоже будет, коли нас застанет нагишом.

Спрыгнув на ковер, она направилась к стоявшему у изголовья постели сундуку. На этот раз княгиня облачилась в широкие, наподобие малоросских, шаровары, чтоб скрыть от вожделенных взглядов соблазнительные округлости своего прекрасного тела, просторную белую рубашку, поверх которой накинула подбитый куньим мехом плащ.

Иван покорно последовал ее примеру. Одевшись, он почувствовал в кармане тяжесть выданного князем кошеля. Недолго думая, есаул достал его и протянул Еленке.

– За любовь, никак, желаешь расплатиться? – полушутя, полусерьезно спросила та. – Так я собой пока еще не торгую. Чего-чего, а деньги, слава богу, есть. Кое-что от прежней жизни княжеской осталось.