Круглолицая осенняя луна спряталась за тучами, и непроглядная ночная темень накрыла степь, однако колдовские глаза красавицы прекрасно видели даже в этой кромешной мгле. Держа Ивана за руку, словно поводырь, она вывела его к заросшему бурым камышом берегу.

За время их недолгого пути Елена не проронила ни слова. Не шибко искушенный в загадках нежной женской души есаул, наконец-то догадавшись, что с любимой творится что-то неладное, взволнованно спросил:

– Что с тобой, Еленочка? – и, не дожидаясь ответа, решительно заявил: – Поехали на Дон. Я хоть и не князь, а всего лишь Княжич, но не в землянке живу. Мой дом во всей станице первый, его отец покойный для мамы, дочери боярской, построил.

Любящее сердце несчастной красавицы затрепетало, словно пойманная птица. Прильнув всем телом к Ваньке, она поцеловала его в губы, но, сама не зная почему, вместо того, чтобы ответить да, печально вымолвила:

– У тебя, оказывается, мама есть, а я своей совсем не помню, она в родах умерла.

– Никого у меня нет, – тяжело вздохнул Иван. – Мою маму татары растерзали, когда мы из их плена попытались убежать.

– И давно это было?

– Давно, лет двенадцать назад, – ответил Княжич и, немного поразмыслив, растерянно добавил: – Если верить князю Дмитрию, то получается, что я в одно и то же время обоих родителей лишился.

– И как же жил, ты ж в ту пору еще дитем был неразумным?

– Дитем не дитем, а за маму отомстить сумел, – не без гордости ответил Ванька. – Поначалу мурзе, тому, что изнасиловать ее хотел, горло перерезал, а потом мы с атаманом да Герасимом всех до единого ордынцев смерти предали. Коренные казаки дитями не бывают, они на белый свет сразу воинами рождаются.

– Атаман – это Иван Кольцо, о котором в грамоте прописано? – поинтересовалась Еленка .

– Он самый, – обняв ее, кивнул Иван и робко вопросил: – Ты мне так и не ответила – едешь в станицу или нет.

Одарив его горячим поцелуем, литвинка вырвалась из Ванькиных объятий. Задорно подмигнув, она пообещала:

– Я тебе утром дам ответ, а сейчас купаться будем.

– Ты что, сдурела? Холодно уже, – попытался образумить сумасбродку есаул, но тут же смолк, завороженный видом божественной наготы своей любимой.

Любопытная луна наконец-то выглянула из-за туч, и Елена вновь предстала перед ним во всем своем великолепии. Откинув назад серебряные косы, чаровница счастливо улыбнулась. Ей по-женски было лестно, что не страшащийся даже черта Ванька-есаул одним лишь созерцанием ее прелестей повергнут в полное смятение.

– Раздевайся, чего уставился? Видел же меня и даже в руках держал, – воскликнула красавица, ныряя в расцвеченную отражением звезд водную гладь. Княжич не успел рта раскрыть, как она уже плескалась на середине озера, будоража ночную тишину звонким русалочьим смехом.

Ванька не на шутку испугался за отчаянную красавицу. Скиданув кунтуш и сапоги, он с разбегу плюхнулся в озеро, чтоб догнать ее да поскорее вытащить на берег. В такой воде холодной и утонуть немудрено. Однако не тут-то было. Легко одолевавший Дон на самой быстрине есаул долго не мог поймать верткую, как рыбка, княгиню. Наконец Еленка выбилась из сил и отдала свое очаровательное тело в его руки. Нежно подхватив ее под плечи, Иван поплыл к камышам. Выбравшись из ледяной воды, Княжич тут же ощутил сладостный прилив мужского желания. Есаул уже собрался разложить шалунью прямо на траве да овладеть ей, но остановился. Лихого казака поверг в недоумение ужас, что застыл в прекрасных русалочьих очах.

– Не надо, – даже не сказала, а скорее, простонала молодая женщина и, смежив веки, покачала головой, как бы отгоняя наваждение. Несчастной беглянке вспомнился Волович, его зверское надругательство над ней, ставшее началом всех бед принцессы рыцарского братства.

Уже привыкший к переменчивому нраву возлюбленной, Княжич расценил отказ как очередную прихоть красавицы. Укрыв ее ворохом одежды, он лег рядом и принялся греть своим дыханием холодные, словно лед, Еленкины ладони. Прикосновение по-девичьи нежных Ванькиных губ заставило литвинку открыть глаза. Заметив во взгляде есаула виноватое смущение, она тихо прошептала:

– Вы, разбойники-казаки, все такие благостные или только те, у кого мамы боярышни?

– А у вас в Литве все девки шальные или только те, что княжеского звания, – насмешливо ответил Ванька, но Еленка все ж таки учуяла в его голосе обиду. Обняв Княжича за шею, она прижала его к себе так, что Ванькин лик уткнулся в ее груди и, гладя мокрые кудри есаула, тоскливо вымолвила:

– Я не девка, я бабенка вдовая с душою искалеченной. Зачем тебе такая? Ты хорошую жену себе найдешь.

Ванька попытался возразить, но Еленка приложила тонкий пальчик к его губам, строго заявив при этом:

– Не спорь со мной. Не зря ж меня в Варшаве за колдунью почитали. Я всю жизнь твою, как на ладони вижу. Много будет в ней печалей да радостей, многих женщин на пути своем встретишь, а любить одну меня лишь будешь. И коль не даст господь соединиться нам в этом мире, в том, ином, я непременно женой твоею стану.

– Да что с тобой, о чем-нибудь недобром вспомнила? – догадавшись о причине странных речей любимой, спросил Иван.

– Нет, нет, все хорошо, жаль вот только, лилий в озере нету, – ответила Еленка и, смущенно улыбаясь, добавила: – Не сердись, не место миловаться здесь, совсем от холода околеем. Одевайся да бежим в повозку нашу, там тебя я быстро отогрею.

Порывисто вскочив, литвинка мигом облачилась в свое мужское одеяние. Взявшись за руки, как дети, они пошли на свет сторожевых костров. Впрочем, двадцатилетний атаман Хоперского полка и восемнадцатилетняя вдовая княгиня чистотою душ и были еще дети.

По возвращению в казачий стан их ожидал щедрый подарок Новосильцева. Подойдя к шатру, Елена с Княжичам не заметили привычной суеты охранников и слуг. Лишь один начальник стражи тосковал у порога княжеской обители, время от времени поглядывая в сторону обоза, откуда доносились лихие песни станичников. При появлении княгини с есаулом он радостно изрек:

– Слава богу, пришли, а я уж думал, не бывать мне на гулянке.

– О какой гулянке речь, кто дозволил, – строго вопросил Иван.

– Князь, конечно, кто ж еще такое может. Совсем Дмитрий Михайлович с пути истинного сбился. Раньше в рот хмельного не брал, а как свел с вами дружбу, так не хуже любого казака хлебать винище обучился, – отвечал служивый, сгорая от нетерпения присоединиться к пирующим, и тут же пояснил: – Не успели вы уйти, князь хорунжего позвал да говорит: «У меня в обозе бочка вина прокисает. Сзывай, Митяй, братов, прощаться будем, завтра ж наши пути расходятся». Ну, того, понятно дело, долго уговаривать не надо, одно слово – Разгуляй. Тут же и отправились гулять и наших всех с собой забрали. Я же сдуру возьми да скажи, мол, негоже без присмотра шатер оставлять, мало ль, что случиться может. А хорунжий говорит: «Вот ты за караульщика и останешься. Жди, покуда атаман с княгиней с озера вернутся, а как вернутся, за нами поспешай. Пускай княгиню в эту ночь Княжич охраняет. Все одно он около нее других охранников не потерпит».

– Верно говорит, – сердито оборвал его Иван. – Скройся с глаз и до утра не появляйся.

Когда служивый наконец-то удалился, Елена промолвила с укором:

– Зачем ты так? Он теперь про нас невесть что подумает да еще присочинит с три короба.

– А тебя это заботит? – улыбнулся есаул.

– Да нет, – ответила красавица и, шаловливо подмигнув, направилась в шатер. Ванька было шагнул за нею вслед, но Еленка не дозволила.

– Подожди немного, я тебя позову.

Ждать Княжичу пришлось не мене получаса. Он уже стал не на шутку беспокоиться, когда певучий голос красавицы позвал:

– Входи.

Переступив порог ярко освещенного свечами жилища князя, которое тот щедро даровал влюбленным для их прощального свидания, есаул аж обомлел. Он впервые увидал Елену в женском платье.