— Эта или Гамма, — произносит Еллоу.
— Что? — Я знаю, что она говорит о двух членах второго поколения Стражи, но не имею понятия, кто они такие.
— Эта или Гамма. Они обе скончались несколько лет назад. Гамма была матерью Блу. Не думаю, что это она. Гамма учувствовала во многих миссиях и очень часто перемещалась еще до того, как была изобретена гравитационная капсула.
— Ты имеешь в виду, она делала то же, что и мы.
Еллоу не обращает на меня внимания.
— У нее отказало тело. Оно просто прекратило функционировать. Сначала она потеряла способность ходить, потом стоять. У нее атрофировались мышцы. Она…
Я вытянула руку, чтобы остановить ее. Не хочу больше слушать этого. Я представляю себе Ипсилон, такую, какой я ее увидела в первый раз: с покореженным и переломанным благодаря незащищенным проецированиям телом. Сколько вреда я причиню своему собственному телу, пытаясь разоблачить Альфу? Сейчас я молода и здорова, но через сколько лет меня постигнет такая же судьба? Не хочу думать об этом.
— Эта? — подталкиваю я ее к продолжению.
Еллоу кивает.
— Эта кажется наиболее вероятным кандидатом. Мне неприятно это говорить, потому что она… она была матерью Вайолет, а мы с ней уже очень давно дружим. Но именно Эта могла соблазниться деньгами и ухватиться за мысль о власти.
— Что с ней произошло?
— Она погибла, — отвечает Еллоу, глядя в пол. — Во время миссии.
— Или ее устранил Альфа, потому что она слишком много знала.
Еллоу резко вскидывает голову и открывает рот.
— Ты думаешь? Боже, он и правда мог это сделать?
Я пожимаю плечами. Сейчас, когда эти слова произнесены вслух, я могу думать только об отце. Может, Альфа подстроил так, чтобы Бета убил моего отца во время миссии. Чтобы ему не пришлось делиться с ним деньгами. Может, отец был всего лишь пешкой в этой игре. Или оказался вовлеченным в то, чего не понимал, и слишком далеко зашел. Или он притворялся во время миссии Кеннеди. А может, это была операция по разоблачению Альфы и Беты, но Бета добрался до отца первым.
Или одна девушка просто выдает желаемое за действительное, потому что не хочет верить в правду о мужчине, который был ее отцом.
Я снова опускаю взгляд на клочок бумаги, который Ариэль засунул в мой браслет.
— Хорошо, значит, мы возвращаемся в прошлое и находим Эту, — бурчу я. — Линн или Мэриленд?
— Я возьму Мэриленд, — отвечает Еллоу.
Я с облегчением киваю. До Линна добираться куда легче. И быстрее.
Мы договариваемся встретиться возле сциентистского17 зеркального пруда в Бостоне двадцать пятого декабря одна тысяча девятьсот шестьдесят третьего года.
Из-за того, как мы одеты, нам безопаснее держаться подальше от настоящего, особенно в Бостоне. Кто знает, какой размах принял сейчас розыск.
Мы с Еллоу вместе подходим к автобусной остановке. Через двадцать минут отправляется автобус в Линн, рейс в столицу будет только через три часа.
— Удачи, — говорю я Еллоу, взбираясь по ступенькам серебристого автобуса с округлой крышей. Она протягивает руку и сжимает мою ладонь.
— И тебе тоже.
За моей спиной закрываются двери, и я занимаю свое место. Посмотрим, что из этого выйдет.
Глава 25
Всю поездку на автобусе я провела, уперев голову в стекло. Когда я выберусь из этого, — если выберусь — то найду способ помочь маме и не стану больше принимать ее «нет» за ответ. Она нужна мне. Мне нужна обычная жизнь. Я волоком потащу ее к доктору, а затем в аптеку. Если придется — стану заталкивать таблетки ей в рот каждый чертов день. Я не позволю ей перестать принимать их через две недели — только не в этот раз.
Ей будет достаточно меня. Ей станет лучше ради меня. Через год мне исполнится восемнадцать лет. Остался всего один год до того, как я официально стану взрослой. Она задолжала мне эти триста шестьдесят пять дней нормального детства.
Нормального.
Я смеюсь. Мой отец был наемным убийцей, способным перемещаться во времени, а я — несовершеннолетняя, которая работает в секретном правительственном подразделении. Как ни посмотри, это далеко от нормального.
Автобус высаживает меня на рыночной площади, которая находится где-то в Линне. Я не знаю. Я раньше видела указатели на Линн, когда проезжала по трассе, но никогда не была в этом городе, поэтому мне приходится обратиться к мужчине в билетной кассе. Судя по выражению лица этого невысокого человека в засаленной голубой рубашке, он не слишком рад тому, что ему приходится работать в канун Рождества.
— Извините, — говорю я. — Мне нужно попасть на Вестерн-авеню 1100. Вы не могли бы мне показать, куда идти?
Мужчина прищуривается.
— Повтори еще раз адрес?
— Вестерн-авеню 1100.
Он хмурит брови.
— Завод «ДжЭ»?
— Какой завод?
— «ДжЭ». «Дженерал Электрик».
Не знаю почему, но у меня в животе появляется странное покалывание.
— О, да, — отвечаю я, как будто и правда направлялась на огромную электростанцию.
— Вестерн-авеню начинается вон с того перекрестка. Поверни налево и где-то через милю придёшь. Завод будет слева, ты его не пропустишь.
Я двигаюсь в сторону небольшой бухты. Дует сильный ветер, а с неба падает небольшой снег. Втягиваю голову в плечи и продолжаю идти. Я бы сейчас отдала что угодно за пальто. Или хотя бы куртку. Да за что угодно, если это поможет защитить меня от ветра, который дует сквозь рукава платья и пронизывает кожу. У меня изо рта идет пар.
Солнце уже садится на горизонте, и на улицах практически никого нет. Где-то вдали раздается звон церковных колоколов, что напоминает мне о том, что сегодня канун Рождества. Я не знаю, какой сейчас день в настоящем. Но думаю, что после праздника.
Возле завода нет ни души. Я подхожу к входной двери главного здания и заглядываю через стекло. Внутри темно. Перевожу взгляд в верхний угол двери — камер нет. Не знаю, когда они превратились в обязательный атрибут, но я ожидала, что камеры тут будут. Все-таки это завод.
Я достаю черное платье, которое Еллоу купила мне в одна тысяча восемьсот девяносто четвертом году, и пытаюсь привести его в порядок. Оно такое измятое, что несколько встряхиваний не делают абсолютно ничего. Я еще раз осматриваюсь, чтобы убедиться, что никакой опасности нет. На улице все также ни души. Сняв наряд из одна тысяча девятьсот шестьдесят третьего года, я переодеваюсь в платье одна тысяча восемьсот девяносто четвертого года, а потом прячу балахон из шестидесятых за мусоркой. Когда вернусь, то заберу его.
После этого я настраиваю часы Стража на второе июня одна тысяча восемьсот девяностого года и… разражаюсь смехом: я стою перед огромной электростанцией и собираюсь переместиться во времени, чтобы выследить внутри этого здания человека, которого не знаю и никогда не видела.
Что может быть легче?
Я захлопываю крышку часов и, мгновенно переместившись, приземляюсь на пешеходную дорожку. На улице раннее утро. Я закрываю глаза, пытаясь избавиться от образа искалеченного тела Ипсилон, но у меня не получается.
Со мной такого не будет. Не будет. Как только мы остановим Альфу, я больше никогда не стану перемещаться. Никогда.
На часах полшестого утра. Я качаю головой и поворачиваюсь, но тут же вскрикиваю. Мне стоило бы уже привыкнуть к этому, но не получается. Завод, который сейчас стоит передо мной, наверное, в два раза меньше, чем тот, что я недавно видела. Ну, это делает задачу найти Эту гораздо проще. Вывеска на двери приветствует меня не в «Дженерал Электрик», а в «Томсон-Хьюстон Электрик».
Как я и ожидала, в это время на заводе никого нет, поэтому слоняюсь по периметру и пытаюсь продумать план действий. Сбоку здания находится вход, на котором висит табличка «только для рабочих». Думаю, это самый подходящий вариант. Я притворюсь работницей.
Но несколько часов спустя понимаю, что в моем плане было существенное упущение.
Они не шутили, когда написали «для рабочих». Все рабочие — это мужчины. В брюках, рубашках и ботинках. А я, что очевидно, — женщина. В черном помятом платье.
