— Ванюшка?! Ты как сюда попал? Давай, я машину поведу. А ты другой паровоз возьмешь. Дела хватит.
Богданов и Дашкевич спрыгнули с паровоза, быстро ушедшего к пожарищу. Друзья бросились к другой машине, но в будке столкнулись с влезающими с другой стороны двумя людьми.
— Кто такие?
— С этого паровоза. Бригада. Мы сперва испугались было, а теперь...
Вспыльчивый Дашкевич схватил говорящего за грудь.
— Испугались?! Раскрывай, Ваня, шуровку! Сейчас я их туда... трусов...
Но «трусы» готовы были работать. Все вместе двинулись к месту катастрофы. Богданов и Дашкевич соскочили с паровоза. Яркое пламя над горящими цистернами слепило глаза, душило непереносимым жаром. Визжа, проносились мимо осколки. Невольно пригибаясь, иногда припадая к земле, друзья с лихорадочной поспешностью стали отцеплять цистерны и прицеплять их к паровозу. Не имевший понятия о сцепке, Дашкевич быстро овладел этим делом. Предоставив бригаде увезти наличный состав, он и Богданов бросились к третьему паровозу, стоявшему поблизости. Но прежде чем они добежали до него, паровоз вдруг выпустил шумную прерывистую струю пара и двинулся с места. В ярком свете пожара Богданов увидел высунувшееся из паровозной будки взволнованное лицо дежурного по станции Симонова.
— Ванюха! Лезь скорей! — кричал он.— У меня ни черта не выходит!
И торопливо соскочил с паровоза. Брошенная машина продолжала, набирая скорость, двигаться к цистернам. Это грозило взрывом от сильного удара. Никогда еще в жизни не бегал Богданов так, как сейчас. Сам Серафим Знаменский, пожалуй, отстал бы от этого мешковатого и подслеповатого человека, обремененного к тому же винтовкой и противогазом. Совершенно задохнувшись, Богданов догнал-таки паровоз, вскарабкался на него, дал контрпар, и катастрофа была предотвращена. Но все же передний брус крайней цистерны, подпрыгнув от смягченного удара, вскочил на автосцепку тендера. Какой-то военный, подскочив к паровозу, закричал:
— Безобразие! Что это за работа?!
Его резко отодвинул прикладом подоспевший Дашкевич, но тут же смущенно опустил винтовку. На петлицах военного поблескивали четыре шпалы.
— Извините, товарищ полковник... Не заметил.
Сверху на полковника глядело озаренное пожаром широкое бритое лицо Богданова с белесыми бровями.
— Я все-таки хоть немного сдержал...
Рядом с полковником Богданов увидел Кудрявцева.
— Ладно, Богданов! — крикнул начальник политотдела. — Давай что-нибудь делать, чтобы освободить путь! Полегоньку как-нибудь...
Тут же оказались Бубнов, Железнов и еще много людей. Смуглый черноглазый Архипов, тот самый художник-самоучка из машинистов, который был директором Дворца культуры и организатором парка, открывшегося в день войны, влез на паровоз.
— Давай, я попробую.
— Нет уж... сам наехал, сам и съеду,— ответил Богданов.
И, поставив винт на задний ход, стал полегоньку осаживать. Чутье помогло ему так удачно рассчитать силу рывка, что тележка цистерны точно и довольно мягко упала опять на рельсы. Собравшиеся, в том числе и полковник и политотдельцы, даже зааплодировали.
— Молодец, Ваня!
Архипов поехал вместе с ними за кочегара. Полковник, смеясь, махнул им вслед рукой. Отвезя так удачно спасенные цистерны, Богданов снова вернулся. Паровоз слушался прекрасно.
— Давай, давай! Подкидывай уголек! Пошло дело!
Вновь прицепили вагоны, поспорив с полковником из-за числа их. Дашкевич соскочил и сам занялся прицепкой, прибавив к пяти вагонам с медикаментами, на немедленной отправке которых настаивал полковник, еще десятка два осей. Полковник влез на ступеньки паровоза и стал извиняться.
— Простите, товарищи... Погорячился немного.
Лицо его было мокро от пота, блестело в зареве.
Еще полтора десятка вагонов с важнейшим, драгоценным грузом было спасено из зоны огня. К паровозу подбежал молодой наркомвнуделец Андреев, бывший машинист, и предложил Богданову смениться. Тот согласился. Дашкевич протестовал было — уж очень ему по душе пришлось ездить на паровозе, но Богданов уже спрыгнул на землю. Снова увидав его и Дашкевича, полковник обрадовался им, как родным, и попросил поучить красноармейцев управляться с автосцепкой.
Андреев с Архиповым сделали на этом паровозе еще несколько рейсов и вывезли четыре состава. Последними увезли за шесть километров десяток цистерн...
Оставив паровоз, Андреев и Архипов пошли назад пешком. Издали казалось, что горит не только весь узел, но и город, — так широко было зарево и густ дымный полог.
Богданов с Дашкевичем продолжали расцеплять и сцеплять вагоны, отделяя неповрежденные от горящих. Вдруг невдалеке произошел сильный взрыв. Осколки так и защелкали по крышам и путям. Богданову показалось, что у него загорелась спина. Первая мысль была: облило горящим бензином! Но, притронувшись к спине рукой, он убедился, что одежда не горит, а ощущение ожога было вызвано только толчком горячего воздуха. Кудрявцеву в этот же момент ушибло осколком ногу. Сильно прихрамывая, он пошел к третьему посту посмотреть, что делается там. Богданов и Дашкевич укрылись от осколков за кипятильником. Переводя дух, закурили.
К ним подошел Бубнов. Он успел за это время в самом пекле отцепить и прицепить к паровозам целых пять составов. Сильным взрывом его тоже отшвырнуло на несколько десятков шагов и бросило под вагон, крепко ушибив. Но он, поднявшись, не чувствуя боли и усталости, продолжал работать, отстаивая от огня бараки, компрессорную, штабели дров. Он умело расставлял людей, мобилизовал для растаски вагонов несколько паровозов, сам на них ездил. Было уже около полуночи. Наткнувшись на курящих Богданова и Дашкевича, Бубнов остановился на секунду и только тут почувствовал, как смертельно устал.
— Ну и ночка! — сплюнул Дашкевич.
— Девять десятых спасли уже, не меньше, — отозвался Бубнов.
— Можно было бы все уберечь! — с горечью воскликнул Богданов.
— Об этом завтра разговор будет, — сурово ответил Бубнов. — Кой-кому всыпят, будь покоен.
Дашкевич посмотрел на него искоса, нахмурившись.
— Раньше надо было всыпать, — проворчал он.
Бубнов ничего не ответил. Взгляды всех троих невольно обратились к небу. Окрашенный желтовато-багровым трепещущим светом дым растекся уже над всем городом. Розовыми точками мелькали на его зловещем фоне испуганно мечущиеся во все стороны голуби. Взрывы снарядов прекратились. Только где-то рвались патроны, точно кто-то с чудовищной быстротой ломал множество сухих веток или непрерывно трещала гигантская трещотка. Над путями стоял гомон множества голосов, шипение движущихся во всех направлениях паровозов, вой собак в городе, где тоже полыхало зарево за нефтяными баками.
Вдруг в небе послышался рокот мотора.
— Наш, — сказал кто-то.
— Кто его знает... — отозвался Бубнов, с тревогой вглядываясь в черно багровый дым.
— Гляди! — схватил его за руку Дашкевич.
Справа, над болотом, взвилась красная ракета.
— Сигналит какой-то гад!
К ним подошли Симонов, тот самый, что не мог сладить с паровозом, и Кудрявцев.
— Беги в город, — говорил Кудрявцев Симонову, — и откуда хочешь доставай народ. Со всеми организациями свяжись, чтобы дали людей. Надо сейчас же рыть канавы на той стороне. Видите? Нефть горит на земле! Весь город может погибнуть!
Все кинулись к пожарищу. Горело на путях, под вагонами. Горели одиночные вагоны, которые не удалось или уже не имело смысла вывезти. Горели шпалы. Языки светложелтого пламени исступленно плясали на большой площади. Струи паровозных шлангов были бессильны. Пламя пожирало их, превращало в облака пара. Занявшийся уже тушением огня на этом участке инженер-коммунист Сычов достал из сарая лопаты, роздал их, и несколько десятков человек яростно ринулись в атаку на огонь. Жмуря опаленные веки, отворачиваясь, кое-как прикрывая лица, стремительными рывками выбрасывали землю и ею же засыпали горящую нефть.
На Богданове не только рубаха, но и пиджак были мокры от пота. От невероятного жара мокрая ткань парила. Кожа лица и рук чуть не лопалась. А тут еще неразлучная винтовка на ремне, металлические части которой тоже стали горячими! Не лучше чувствовал себя и Дашкевич. Но оба, как и все, работали с остервенением. Канава росла на глазах. Путейцы — Сычов, молодой инженер Ращупкин, недавний колхозник, и другие — руководили работой, указывая, в каком направлении рыть. Благодаря принятым мерам удалось спасти от огня нефтекачку, угольный склад и дрова, не говоря уже о городе.
