Цыбульский выпрыгнул из машины, зажег большую дымовую шашку. Танк окутало черной завесой. Остальные танки пронеслись вперед и скрылись за косогором. Обожженные, оглохшие, мы покинули боевую машину и, захватив с собой пулемет, ракетницы, магазины с патронами, с трудом добрались до церкви. Здесь уже обосновался Поляков, сюда же прибыл и Коханюк.
Смолкнувшая было артиллерийская канонада перед самым вечером возобновилась с новой силой. Налетели "мессершмитты". Фашисты бросили на Демяхи батальон пехоты, но вернуть утраченные позиции им так и не удалось. Наши танкисты и пехотинцы отстояли свой первый, дорого стоивший им успех.
Наступали сумерки. Догорали танки. Тлели ржаные поля.
Поздно ночью мы узнали о тяжелых оборонительных боях, которые вела вся дивизия против хлынувших в наступление фашистских войск. Генерал Коваленко разрывался на части, но все же вспомнил о нас. Он потребовал, чтобы я вывел батальон в батуринские леса. Дело это оказалось нелегким, так как мы находились в тесном соприкосновении с врагом.
В небо то и дело взмывали сотни осветительных ракет: немецкие пулеметчики и артиллеристы бесновались. Над нами кружил самолет-разведчик. Долго мы с Поляковым ломали голову, как обмануть врага, незаметно сняться с места и отвести танки в лес.
Выручил нас вечно молчавший заместитель по технической части Дмитриев. Он отыскал где-то в тылах трактор "Ворошиловец". Мы запустили его. Неистовый гул и рычание дизельного мотора, несмолкающий скрежет металла привлекли внимание немцев. В сторону села посыпались мины и снаряды. Хитрость удалась. Пока враг обстреливал село, танки повзводно отходили в лесок. Оттуда Коханюк повел их в назначенный район.
Видя, что танкисты уходят, пехотинцы заметно погрустнели.
- Трудно мне будет без вас, - признался комбат Поляков.
- Обороняться куда легче, чем наступать, - попробовал я успокоить его. - Окопайся поглубже, выкати свои сорокапятки, а там, глядишь, подойдет и твой полк.
- Так-то оно так... А все же помоги мне, браток, век не забуду!
И мы помогли Полякову - оставили два танка, которые он разместил в селе как свой подвижной резерв. Кроме того, я приказал трем экипажам оставаться в своих подбитых танках: их орудия еще могли вести огонь.
Стрелки заметно повеселели.
Пока мы с Поляковым расставляли танки и пулеметы, санитары во главе с фельдшером Лаптевым отправляли в тыл раненых, подбирали убитых. А зампотех Дмитриев с группой ремонтников подползал к подбитым танкам, прицеплял к ним. длинные тросы и оттаскивал в тыл.
Два танка, в том числе и тот, в котором сражался комиссар батальона, эвакуировать не удалось. Они находились на нейтральной полосе: между ручьем, за которым залегли гитлеровцы, и высотами, где окопалась наша стрелковая рота.
Приближался рассвет. Продолжать эвакуацию машин с поля боя стало невозможно.
Между тем судьба Ткачева, волновавшая всех нас, оставалась неясной. Одни говорили, что Ткачев остался в горящем танке. Другие утверждали, что видели его обожженным, тяжело раненным, но что в последнюю минуту, перед самым взрывом танка, кто-то извлек комиссара из горящей машины и потащил за обратные скаты высоты.
Времени для размышлений, к сожалению, не было. Батальон ожидал моего возвращения. С грустью расставался я с Поляковым. Вчера судьба свела нас, двух молодых комбатов, которые в первый раз повели в бой свои подразделения. А сегодня уже приходится расставаться.
Поляков прервал затянувшееся молчание:
- Как-никак, а все же мы дали жизни фашистам. Подбили четыре танка. Выгнали гитлеровцев из села. Захватили высоты, немало врагов уложили, а троих даже взяли в плен. Правда, не так уж плохо!
Я молча согласился с ним, хотя на душе было муторно: дорого обошелся нашему батальону этот бой. Десяток подбитых и сожженных танков, более двадцати убитых и раненых, смерть ротного командира Мельникова, пропавший без вести комиссар батальона Ткачев...
- Для меня этот бой - особый, - продолжал Поляков. - Теперь я видел войну своими глазами... Жертвы, конечно, велики, но самое главное - мы убедились, что можем бить фашистов, что они тоже уязвимы и драпают, когда им поддают жару. Теперь я знаю: нас они не одолеют! Слушай, дружище, если останемся в живых, давай обязательно встретимся и вспомним наш первый бой на Смоленщине.
* * *
Безбашенный танк, использованный нами как буксирный тягач, тащил мою машину в район расположения батальона. Мы пересекли фронтовую дорогу Белый Батурино. На юг тянулись колонны артиллерии. Поднимая пыль, мчались машины с боеприпасами и продовольствием. Нестройные колонны пехотинцев шагали по обочинам. Но стоило появиться в воздухе вражеской авиации, как дорога замирала и движение по ней прекращалось. Лесные опушки, глубокие придорожные канавы, ямы, высокая неубранная рожь и пшеница поглощали людские потоки. Бесследно исчезали в них машины и орудия.
Ныряя по оврагам, продираясь сквозь лесные чащобы, тягач доставил нас к полудню в батальон. Наше появление было неожиданным и радостным. Нас окружили командиры рот и взводов, водители танков.
Увидев, что к нам направляется военврач Людмила Николаевна Федорова, я громко спросил, где Ткачев.
- Не беспокойтесь, комбат, комиссар жив... - скороговоркой выпалила она, а потом грустно добавила: - Только я не могу справиться с ним. Категорически отказался от эвакуации в госпиталь. Помогите мне.
- Чем я могу помочь, доктор?
- Уговорите его... Прикажите, в конце концов! Иначе не избежать тяжелых осложнений.
Между деревьями, в палатке с приподнятыми полами, на высоких носилках лежал человек с забинтованной головой.
- Вот и Андрей Петрович, - спокойно произнесла доктор Федорова.
Лицо Ткачева было покрыто черными пятнами, брови и ресницы обгорели, один глаз скрывала повязка.
- Андрей, ты узнал меня? - спрашиваю комиссара.
- Конечно узнал, - закивал он. - Эта девчонка подняла шум на всю Смоленскую губернию.
- Полно вам, комиссар. Никакого шума я не поднимала. А причины для тревоги действительно есть. У вас ожог второй степени. К тому же прострелена рука... Прошу вас, товарищ комбат, - обратилась она ко мне, - вразумите раненого!
- А что, Андрей, если ты действительно пару недели полежишь в армейском госпитале, а потом айда к нам? - предложил я.
- Не выйдет, дорогой мой комбат! Я хочу остаться в строю. Отлежусь пяток дней в автобусе, и все будет в порядке. Перелома у меня нет, а что маленько обгорел - это ерунда.
- Хорошее дело - ерунда! - возмутилась Федорова. - И потом разве возможно оставаться в строю и в то же время отлеживаться в автобусе?
Ткачев всем телом дернулся вперед, сел, выпрямился, засверкал незабинтованным глазом.
- Я никуда не уйду, запомните это, доктор! Я не могу оставить наших комсомольцев и не покину батальон!
Комиссар, обессилев, упал на носилки.
Людмила Николаевна схватила стакан воды и поднесла раненому. Андрей резко отодвинул ее руку. Наступила тишина, которую мы не решались нарушить. Первым заговорил сам Ткачев.
- Скажите, комбат, я вчера был обузой для батальона? - взволнованно спросил он.
Я наклонился и обнял его. Мгновенно у меня созрело решение.
- Доктор, давайте разрешим комиссару с недельку полежать у нас в батальоне, а там будет видно.
Раненый довольно улыбнулся. Зато Федорова так выразительно посмотрела на меня, что я понял: с сегодняшнего дня вряд ли смогу рассчитывать на доброе отношение со стороны нашего батальонного врача.
Генерала принимают в партию
Бои не прекращались. Гитлеровцы рвались на север, захватили Ярцево, станцию Ломоносово, Духовщину. На нашем участке фронта ясно определилось направление их главного удара" на Белый, Ржев, Вышний Волочек. Всеми силами враг пытался перерезать железнодорожную магистраль Москва - Ленинград. Сделать это не удавалось, и фашисты метались как одержимые в поисках слабых мест в нашей обороне. Путь на север им преграждала 30-я армия, в составе которой действовала наша дивизия. В последние дни комсомольский батальон без конца перебрасывали с одного фланга на другой. Мы участвовали в оборонительных боях, переходили в контратаки и даже наступали. Танков с каждым днем оставалось все меньше, ряды наши таяли, а пополнения не предвиделось.
