Командир дивизии наконец вывел наш батальон в резерв и строго-настрого приказал начальнику штаба без надобности не бросать нас в бой. Шел второй месяц пребывания батальона на фронте. Возвращались раненые из медсанбата. Многие досрочно покидали госпитали и опять вливались в родную часть. К большой радости танкистов, после трех недель пребывания в санитарном автобусе поправился и наш комиссар. И хотя он выздоровел еще не до конца, удержать его на положении больного не было никаких сил.

Нас между тем подключили к общей линии связи, и я получил возможность соединиться по телефону со штабом дивизии.

Первый разговор состоялся с Глебовым.

- Пока у нас все нормально, - сказал он. - Фашисты окапываются, производят перегруппировку. Видимо, на днях будем их тревожить.

- А наш батальон не забудете?

- Конечно, нет. Когда надо будет, вспомним. А пока готовьтесь...

В один из дней мы с комиссаром и Москалевым направились на грузовом газике в штаб дивизии. Я уселся в кабине, а мои друзья забрались в кузов.

Дорога была изрыта воронками, раскисла от дождей. Навстречу попадались конные обозы, санитарные машины. Но того оживления, какое мы наблюдали в июле, уже не было: войска прочно окопались, перегруппировки были завершены, фронт стабилизировался. За Батурином въехали в лес, где располагался штаб дивизии.

Подъехав к штабу, мы не сразу поняли, что происходило на большой поляне.

У одного из деревьев стоял генерал Коваленко. Левая рука его была перевязана зеленой косынкой, голова забинтована. Короткие светлые волосы, подстриженные под ежик, выбивались из-под повязки. На поляне сидело много людей. Небольшим островком выделялась группа воинов, среди которых я узнал Глебова и комиссара дивизии Ивана Петровича Кабичкина.

Мы тихо подошли.

Я приготовился доложить комдиву о прибытии, но поднятая рука Глебова остановила меня.

- Давно началось совещание? - ни к кому не обращаясь, спросил я.

- Недавно. Только у нас не совещание, а партийное собрание, - шепотом ответил мне начальник связи дивизии майор Анатолий Дмитриевич Кулаков.

- Какая повестка дня? - придвинувшись к нам, тихо спросил Ткачев.

Кулаков обернулся, глаза у него светились:

- Нашего генерала принимают в партию.

Мы удивленно переглянулись.

- Я, видимо, ослышался? Кого, вы сказали, принимают в партию? допытывался Ткачев.

- Принимают командира дивизии Кирилла Алексеевича Коваленко. Поняли?

Не знаю, как комиссар, но я ничего не понял. Просто не укладывалось в голове: человеку полсотни лет, командует дивизией, и вдруг оказывается, что он беспартийный. Как же так? Мне тогда было тридцать, а я больше десяти лет являлся коммунистом, даже молоденького нашего врача Людмилу Федорову, которой от роду всего двадцать два года, мы недавно уже приняли кандидатом в члены ВКП(б).

Ткачев, видимо, заметил мой вопросительный взгляд и опасался, что я начну задавать неуместные вопросы. Схватив меня за руку, комиссар негромко, но властно сказал:

- Успокойся, послушаем.

Генерал Коваленко говорил, как обычно, тихо и спокойно:

- Мне кажется, я понимаю недоумение некоторых сидящих на этом собрании. Кое-кто думает: "Как же так, дожить до таких лет, пройти большой жизненный путь, занимать такой пост, распоряжаться судьбами многих людей, и вдруг беспартийный!" Я хотел бы чистосердечно поведать присутствующим о моем пути, о том, что привело меня на это собрание.

Как ни старался генерал казаться спокойным, это ему не удавалось. Лицо его побледнело, рука усиленно мяла какую-то бумажку.

Сотни глаз пристально смотрели на командира дивизии.

- Я воевал в первую мировую войну, поначалу рядовым, потом офицером, и хотя не был за царя, воевал честно, как подобает русскому солдату. Был ранен, награжден Георгиевским крестом. А потом революция. Ее я принял всем сердцем, теперь я знал, за что сражаюсь. Дрался с Деникиным, Колчаком, Врангелем. Кончилась гражданская война, но я остался в армии, понимал, что она еще понадобится.

Почему в партию не вступал? Да как-то не задумывался над этим. Все казалось ясным, определенным. Я же всегда был с большевиками. А то, что без партийного билета, - не смущало. Не всем же быть членами партии. Но вот сейчас не могу. Увидел, что война нынче особенная. Никогда еще не было такой страшной войны. Победа или смерть. Иного пути у нас нет!

Генерал отошел от дерева, усиленно жестикулируя здоровой рукой. Лицо его раскраснелось.

Над лесом пронеслись немецкие "юнкерсы". Летели низко: казалось, вот-вот придавят нас к земле. Зенитные батареи открыли огонь, кто-то стал беспорядочно стрелять из винтовки. Генерал Коваленко стоял, не двигаясь, словно высеченный из гранита. Глядя на него, все успокоились. Собрание продолжалось.

- Второй месяц мы воюем. Деремся за каждый клочок земли. Бойцы наши жизни не жалеют, и храбрее всех воюют коммунисты. Это самые бесстрашные люди. Их мы посылаем в разведку, в боевое охранение, в тыл врага. Вчера за Демяхами погиб коммунист - командир батальона Поляков. Его батальон почти месяц удерживал это село...

Здесь, на собрании, находится командир танкового батальона. Танкисты участвовали в десятках атак, о них с любовью говорят во всех наших ротах и батареях. Днем они воюют, по ночам вытаскивают подбитые танки, штопают, ремонтируют их - и опять в бой. Только на днях полки Максимова, Самойловича, Семашко выдержали натиск фашистских войск, пытавшихся сбросить нас с плацдарма на реке Осотня. Командиры этих полков - члены Коммунистической партии.

Генерала снова охватило волнение, и это было заметно окружающим.

- Нелегкой дорогой пришел я на это собрание. В трудное для Родины время я хочу быть членом партии, которая поднимает народ на борьбу с врагом, хочу быть в рядах тех, кто организует защиту Родины и всегда идет впереди.

Коваленко присел на пенек.

Люди молча следили за генералом. Глебов толкнул председателя:

- Чего замер, веди собрание.

Никто на собрании не выступал, зато в воздух взметнулись сотни рук. Проголосовали и мы с Ткачевым, хотя не состояли на учете в этой парторганизации. Не удержался и Петр Москалев, тоже поднял руку, забыв, что он пока еще комсомолец.

Партия в эти минуты приняла в свои ряды еще одного верного сына Кирилла Алексеевича Коваленко.

Поздно вечером мы возвращались в батальон. Прижавшись друг к другу, молча слушали тихое урчание мотора. Мысли снова возвращались к тому, что слышали сегодня на лесной поляне.

Как всегда, растормошил нас неугомонный Москалев.

- Товарищ комбат, на кого похож наш генерал?

- В самом деле, - очнулся от своих мыслей Ткачев, - наш командир дивизии кого-то напоминает...

Остаток пути прошел в шумных спорах. Москалев сравнивал Коваленко с Раевским и Багратионом, Ткачев - со Щорсом, а мне генерал Коваленко напоминал бесстрашного комиссара полка Пожарского, который погиб в боях на озере Хасан.

Ошибка

Под вечер к нам заехал генерал Коваленко. Он возвращался от командарма. Дивизия получила новую задачу.

- В чем она заключается? - осторожно спросил я комдива.

- Задача остается прежней: ни днем ни ночью не давать врагу покоя.

Генерал сидел на брезентовом стульчике, окруженный танкистами. Тихим уставшим голосом он рассказывал о положении на нашем Западном фронте.

- Танкисты будут действовать? - спросил Ткачев. Генерал отрицательно покачал головой:

- Туго без вас, но с недельку продержимся.

Узнав от Дмитриева об эвакуации с поля двух подбитых танков, Коваленко схватил его руку и долго тряс ее.

- Вы понимаете, что значат в такое время два танка?

- Конечно понимаем, иначе не рисковали бы жизнью.

- Сколько у вас машин в строю?

- Одиннадцать.

- Это не так уж мало, комбат. Но я вас все равно придержу. В конце месяца вы будете нужны до зарезу.

Командир дивизии обошел все роты, выпил крепкого чая и отбыл на свой командный пункт.