- Есть, - ответил Кмит и тут же принялся раздавать команды направо и налево.

   Застоявшиеся без дела гренадеры были рады скорой драке. Стоять в стороне, когда сражаются твои товарищи, невыносимо для настоящего солдата. Они быстро выстроились в шеренгу перед воротами.

   Всадники выстроились колонной с фронтом в пять человек. Первыми скакали именно те пятеро с кошками при сёдлах. В пятидесяти саженях они ловко отцепили верёвки и принялись раскручивать их над головами. Я понял, что ошибся с приказом. Понимал это и Кмит, он обернулся ко мне, прося отдать приказ отрыть огонь. Уже набирая в грудь воздух, я понял, что опоздал. Я выкрикнул "Огонь!", когда бостонцы швырнули верёвки с "кошками", зацепив ими борт телеги.

   Залп ушёл, что называется, в молоко. Слишком поспешным он был, да и враг далековато находился. Пули просвистели мимо всадников. Те помчались, отчаянно шпоря коней. Верёвки натянулись, завибрировали как гитарные струны, лошади бостонцев заржали, из-под копыт их полетели комья сухой земли. И тут со страшным скрипом телега перевернулась и, теряя доски, которыми их укрепляли, оси и колёса, потащились вслед за всадниками.

   Только тогда я понял всю глубину своей ошибки. Когда в проём между стенами устремилась американская и британская лёгкая кавалерия. А стрелять моим гренадерам было нечем.

   - Два шага вперёд! - срывая голос, закричал я. - Штыки примкнуть! Первая шеренга, приклады в землю! К отражению кавалерийской атаки, товьсь!

   Бостонцы и британцы мчались на нас, вскидывая сабли, выхватывая пистолеты и новомодные револьверы, они торжествовали, считая нас лёгкой добычей, а усадьбу - взятой. Мы попались на оба их трюка, и они имели все основания для торжества, однако плохо они знали русского солдата. Теперь победа и смерть зависят только от штыков моих гренадер.

   Я вскинул драгунский пистолет, навёл его на офицера бостонцев, как будто бы целящегося именно в меня. На спусковые крючки мы нажали одновременно. Вражья пуля пробила кивер, а вот мне повезло куда больше. Бостонец схватился за левое плечо, дёрнувшись в седле и выронив револьвер. Однако он ловко выхватил саблю и, как будто и не был ранен, дал коню шпор.

   Кавалерия налетела на штыки первой шеренги. Зазвенела сталь, полилась кровь. Конники наскакивали на гренадер, обрушивая на их головы сабли, намерено вскидывая коней на дыбы, чтобы усилить выпад. Наносили колющие удары, оставляющие страшные раны, или рубили по штыкам и стволам мушкетов, отводя их от себя и лошадей. Гренадеры били в ответ, целя более в коней, потому что их легче было поразить, однако коня приходилось тыкать штыком несколько раз, пока обессиленное животное не падало от потери крови.

   Многие кавалеристы, рубя направо и налево, пытались продавить себе дорогу лошадиной грудью. Одному это даже удалось. Он прорвался по флангу, где отмахиваться приходилось только с правой стороны, с левой его закрывала стена. Обрушивая на гренадер саблю, лёгкий драгун заставил коня прыгнуть вперёд и оказался в нашем тылу. Его противником стал я. Лёгкий драгун вскинул разгорячённого коня на дыбы, занёс над головой саблю. Мой пистолет был разряжен, и зарядить его я не успевал. Зато палаш выхватить - вполне. Отражать удар сабли было глупо, поэтому я от всей души рубанул по длинной лошадиной ноге. Тяжёлый клинок не перерубил мощной кости, однако несчастное животное дико закричало, по могучему телу его прошла конвульсия и оно, вместо того, чтобы встать на ноги, давая седоку возможность разрубить мне голову надвое, рухнуло, заваливаясь на бок. Лёгкий драгун не сумел вовремя выдернуть ноги из стремян и оказался придавлен к земле. Первым ударом палаша я прикончил несчастного коня, а вторым пронзил грудь драгуну, потерявшему сознание от боли.

   Я наклонился над его телом, снял мушкетон, оказавшийся заряженным. Чистить клинок и прятать его в ножны было некогда, поэтому я просто воткнул его в землю у своих ног, что было, конечно, вопиющим вандализмом, но выбора не было. Вскинув драгунский мушкетон, я прицелился в бостонца и нажал на спусковой крючок. Всадник дёрнулся и вывалился из седла. Конь его, почуяв свободу, помчался прочь от места битвы, увлекая за собой тело кавалериста с застрявшей в стремени стопой. Швырнув под ноги мушкет, я поднял отброшенный на время схватки с драгуном пистолет и сунул его в кобуру. Чистить не стану, но и рисковать, стреляя из грязного пистолета, нельзя. По счастью у меня есть второй.

   Я вынул его из кобуры и принялся заряжать. Лёгкие кавалеристы наседали на моих гренадер, однако напор их ослабевал. Слишком многие всадники остались лежать в жёлтой пыли и, хотя мои солдаты из второй и третьей шеренг вставали на места павших товарищей из первой, но сужать фронт обороны было нельзя, чтобы враг не прорвался внутрь усадьбы по флангам вдоль стен, как давешний лёгкий драгун.

   Какой-то бостонец заставил коня прыгнуть в самый центр нашего построения, прямо на гренадерские штыки. Клинки их каким-то чудом миновали коня, лишь оцарапав грудь и бока животного. А вот самому бостонцу досталось. Один штык пропорол ему бедро, второй разорвал рукав мундира, мгновенно окрасившийся кровью. Это мало смутило кавалериста. Он рубанул несколько раз вокруг себя, по киверам, мушкетным стволам, штыкам, но без особого результата. Тогда конник снова ударил шпорами коня и тот снова скакнул вперёд, заржав от боли, могучей грудью раздвинув ряды солдат. Воодушевлённые его примером остальные конники усилили напор, шеренги гренадер начали опасно прогибаться.

   Я прицелился в бостонца и всадил ему пулю в грудь. Лихой кавалерист раскинул руки и рухнул с седла, на штыки гренадер. Конь его снова вскинулся на дыбы и помчался прочь, смешивая ряды атакующих бостонцев и британцев. Гренадеры выровняли шеренги, обрушив штыки на не пришедших в себя врагов. Это стало последней каплей - американские кавалеристы и британские лёгкие драгуны отступили.

   Перестреливавшиеся с вольтижёрами и солдатами Ефимова всадники последовали за своими товарищами.

   Мы отразили первую атаку.

   - Кмит, Ефимов, - обратился я к поручикам, - доложить о потерях. Роговцев, раненных и убитых внутрь усадьбы, трупы британцев и бостонцев свалить перед проёмом. И лошадей туда же.

   - Есть, - ответили офицеры и фельдфебель.

   Я основательно приложился к фляге с водой, опустошив её. Тут же подошёл водонос, забрал у меня флягу, просто окунул в ведро, наполнив, и вернул мне. Я кивнул ему с благодарностью. Пить больше не стал, вместо этого снял с пояса чехол со зрительной трубой и начал осматривать поле боя.

   Сражение шло всего в десятке саженей от усадьбы. Наш батальон дрался с лёгкой пехотой британцев. Судя по затянувшему их позиции сизому дыму, они вели длительную перестрелку, прежде чем вступить в рукопашную. Звенели штыки, лилась кровь, бой шёл на равных.

   Равнину на всей протяжённости от наших позиций до самых британских редутов устилали ковром тела в зелёных, красных и синих мундирах. Сражение было жестоким и британцам приходилось дорого платить за каждый шаг. На флангах то и дело сходились друг с другом эскадроны кавалерии. В основном лёгкой и драгун, кирасиры и карабинеры нашей армии и несколько драгунских полков британцев оставались в тылу, ожидая приказа атаковать.

   Наши пушки били по вражескому резерву, осыпая его градом ядер. В орудиях у нас было изрядное преимущество перед британцами. К тому же, позицию наши батареи занимали выигрышную. Враг не раз пытался взять их, пехотой и кавалерией, но все атаки на редуты были отбиты и вокруг них теперь громоздились горы трупов.

   - Вашбродь, - обратился ко мне Роговцев, когда Кмит и Ефимов доложили о потерях роты, - со входом как быть-то?

   - Сам понимаю, что одной баррикадой из тел и мёртвых коней, не отделаться, - кивнул я. - Но в усадьбе нет ни дреколья, ничего подходящего. Колья-то французские сапёры с собой принесли.

   - А колья нам изрядно помогли, - усмехнулся Ефимов, его лицо почернело от пороховой гари, а усы, которые он то и дело подкручивал, и вовсе слиплись, став похожими на щётку, - не было бы их, бостонцы с британцами нас порубали бы. А так были вынуждены обстреливать нас.