Все надежды на поздний завтрак рухнули — так она увлеклась.

Зрелище и вправду было невероятное: тысячи марафонцев приливной волной захлестнули серебристый мост, все действовали, как один, синхронно; тысячи, слившиеся в грандиозный людской поток, испытывали свои силы: можно ли пробежать двадцать шесть миль с гаком и не упасть замертво? Должен признать, благодаря перекличке с античностью видятся в забеге какая-то чистота и строгость. Насколько же возвышает людей участие в таком деле, которое не сулит никаких наград, кроме свершения как такового. Бонусы получают лишь марафонцы мирового уровня, приехавшие из-за рубежа в надежде разорвать грудью финишную ленту: мужчины и женщины, неразличимые по признаку пола, — жилистые, в коротких трусах, в просторных майках с приколотыми номерами, в кроссовках — на финише более чем на час опережают основную массу. [Задумывается.] Ей — моей жене — все это было неведомо. Поэтому и создавалось впечатление, что нас обоих вот-вот подхватит эта масса и приливной волной утянет куда-то вперед.

Неужели это настолько пафосное зрелище — бег в толпе?

Она — Брайони — еще рта открыть не успела, а я уже понял, что будет дальше: прямо перед телевизором она поклялась принять участие в следующем марафоне. И решительно покивала головой. Сжав кулачки. А если вдуматься: когда я впервые увидел эту девушку, она крутила «солнце» на перекладине. Я не сдержал улыбку: она, буквально на сносях, планировала начать тренировки чуть ли не сразу после родов и злилась, что ее не воспринимают всерьез. Если я чего решила, Эндрю, то я своего добьюсь. Что бы ты ни говорил. И точка.

Уже не в первый раз Брайони повела себя как своевольный ребенок, который втемяшил себе неизвестно что и не слушает разумных доводов. Я невольно подумал, что Уилл и Бетти в свое время с ней намучились.

Она впилась глазами в экран. И когда камера переходила от лидеров к пелетону, захватывая и стоявших на тротуаре людей, которые протягивали бегунам стаканчики воды, и одного захромавшего марафонца, и другого, ловившего ртом воздух, и сосредоточенные лица спортсменов, для которых не существовало ничего, кроме дороги под ногами… в общем, посмотрев на Брайони, я испытал просветление: у нее по щекам катились слезы. Она сидела на диване, подавшись вперед, будто созерцая нечто божественное. Поэтому я не стал возражать. Когда фильм закончился, я ее обнял и умолчал о несбыточности этой затеи: мыслимо ли в июне, перед родами, думать, что она мгновенно восстановит прежнюю форму и за считаные месяцы, к ноябрю (именно тогда проводится марафон), станет бегуньей на длинные дистанции, которая способна преодолеть пять округов и двадцать шесть миль — по мостам, в гору и вдоль проспектов. Вслух я сказал только одно: что мы с малышкой будем встречать ее у финиша в Центральном парке.

Уилла благоразумно предпочла родиться через несколько дней. Сколько прошло времени, прежде чем Брайони тем летом начала совершать утренние пробежки, толкая перед собой детскую коляску?

Иногда я брал такси, привозил жену с дочкой в Центральный парк и сидел с коляской, пока Брайони бегала вокруг пруда. А сам тем временем читал, брал на руки малышку, если та начинала хныкать, и давал ей рожок — страха не было. Затем появлялась Брайони: пышущая здоровьем, веселая, с блестящими от пота руками, в пропотевшей майке, она пила воду из бутылки, запрокинув голову, а я любовался прелестным изгибом ее шеи, сокращениями гортани. После этого она садилась на согретую солнцем скамью и прямо там расстегивала специальный лифчик для кормления, чтобы дать малышке грудь. И среди зелени парка, вблизи плывущих мимо семей, лающих собак, ребятни на самокатах и бродячего продавца воздушных шаров возникало таинство природы: мадонна с младенцем.

Это прямо идиллия!

Откуда у первородящих матерей мгновенно берутся все навыки материнства? В ход идут некие знания, которые всегда хранились в мозгу. Плюс организованность. Каким-то образом Брайони успевала все: заниматься ребенком, давать частные уроки, ухаживать за престарелой соседкой. В течение июля и августа, когда самая жара, она выходила из дому на рассвете и нарезала мили — семь, десять, серьезно тренируясь до тех пор, пока на улицах не появлялись спешившие на работу люди. Тогда она устремлялась в деловую часть города, находила какое-нибудь офисное здание и бегала вверх-вниз по лестнице — двадцать, тридцать пролетов — для укрепления мышц.

Как я понимаю, с твоего одобрения.

Естественно. А сам я разве не ходил в тренажерный зал? Мы во всем были заодно, включая Уиллу, провожавшую мать на марафон. Брайони стартовала от нашего порога, едва касаясь ступнями земли. Ноги ее будто стали длиннее — зрелище было сродни ощущению полета в классическом балете. [Задумывается.]

Да?

Еще я купил телефон с автоответчиком. «Привет, Брайони. Брай, слышишь меня? Это Дирк! Телефончик добыл у твоих предков».

Ее бывший ухажер? Футболист?

Брайони не было дома. Она уехала на урок.

Ты от нее не скрыл?

Конечно, сказал. Она ему перезвонила, и они договорились вместе пообедать. По ее словам, он получил работу в брокерской фирме.

А футбол забросил?

Она сказала, что стать профи ему не светит. Он окончил школу бизнеса, а у его отца были связи в Нью-Йорке.

И какие у тебя в связи с этим возникли чувства?

Ночью в постели было чувство, что она прижалась ко мне, как всегда. Было чувство, что наша малышка, которую мы с ней сделали, лежит в колыбельке рядом с кроватью. Было чувство, что сердце Брайони бьется у меня в груди. Зачем вы задаете такие вопросы? Решили, что любовь всей моей жизни не заслуживает доверия? Или что у меня должны были возникнуть именно такие мысли? У нее все было написано на прекрасном открытом юном личике, без тени вероломства, без хитрости: она давно приняла решение, и теперь семья для нее превыше всего. Но они ведь старинные друзья, так в чем дело? Это даже не обсуждалось.

Значит, никаких проблем не возникло.

Тот день сам по себе стал проблемой. Тот день. Утро того дня, когда у нас планировался поздний завтрак, стало проблемой. [Задумывается.] Можно и так сказать. Встала она позже обычного, потому что Уилла ночью раскапризничалась. На тренировку вышла около восьми. День предстоял напряженный. Отбегать намеченные мили, принять душ, одеться так, чтобы идти в ресторан, проведать подопечную старушенцию, затем обед с Дирком и вечером — два урока. Да, день предстоял напряженный. [Задумывается.] Она поцеловала меня в щеку: напомнила, что Уилла на завтрак любит яблочное пюре, и отправилась по намеченному маршруту: вдоль Гудзона до Эспланады, через Либерти-стрит, возможно, с заходом во Всемирный торговый центр для пробежек по лестнице и, наконец, в северном направлении, на Бродвей.

«Брайони, сегодня не выйдет. Все отменяется». Хохоток сменился всхлипом. «Я бы совсем не возражал напоследок с тобой встретиться. Но тогда тебе нужно будет прийти сюда, а я этого не хочу. Этого я не хочу. Разве что просто поговорить… Ты меня слышишь, Брай? Алло? Господи. Это же автоответчик».

Что это было, Эндрю?

Воспроизвожу слова Дирка, записанные на автоответчик: «Ладно, Профессор, оставлю сообщение. Это ведь ваш голос, правильно? Я сейчас вписался в оконную раму. Дальше — ничего. Высоко. Ну и жарища… Стою на голой стальной конструкции… Клево, что ваша техника записывает это сообщение, потому что мне каюк. Я весь вышел, а все остальное будет продолжаться, в том числе и вы — в особенности вы, Профессор… Слух у нас послабее, чем у летучих мышей, да и зрение — не как у ястреба. Помните, вы сами так говорили? Наши знания ограниченны. Припоминаете? Тогда меня так и тянуло спросить: ну, откуда вы, мать вашу, можете знать, что Бога нет? И услышать в ответ вашу брехню».