- Помню, конечно. Это было через несколько дней после ходынской катастрофы.
Когда нам передали его первые высказывания об этом кошмаре и о тех, кого он считает в
нем повинными. А терпел я…
Так, ты же сама знаешь, дорогая, что поменять-то его было не на кого!
- Но ты уже убедился тогда, что этот человек одержим грезами о диктаторстве при
«слабом» царе? Что он способен ради своих мечтаний на всяческие мерзости…
- Это не главное. Да, и кто бы ему позволил? Тогда дело было совсем в другом. Я в
тот момент впервые столкнулся с намеком с его стороны на то, что Государь, оказывается,
«мало ценит» праведные труды своего «главного министра». Вот уж чего я никак не
ожидал от человека, которого мой дорогой папА считал подвижником и патриотом. А тут
внезапно узрел перед собой унизительнейшее попрашайничество блюдолиза!
- Ах, ты об этом…
Но, милый мой Ники, разве не таковы почти все вокруг нас? Наверное, так уж
устроен русский человек, если даже твои лучшие генералы и адмиралы не стесняются
даже письменно выпрашивать повышения, крестик или доходную должность. Как у нас
часто говорят: «сам за себя не порадеешь, никто и не вспомнит».
- Этого и страшусь, дорогая. Ладно - цивильные чиновники! Та же беда и в мундирах
с эполетами часто ходит. Но ради того ли служат Родине? Если не на первом месте в
человеке стоит долг верноподданного патриота и православного, как мне ждать от него
полной отдачи, жертвенного самоотвержения, в грозную военную пору? Помнишь, как я
даже попытку добиться всеобщего разоружения сделал, понимая, что много чего у нас
неладно в армии и на флоте?
Но ведь речь часто идет о знатных и заслуженных еще при жизни дорогого папА
людях. С одной стороны, несправедливо обидить - грех и стыд. С другой, - страшно таких
иметь на командных местах. Едва ли допустимо. Ведь от них столь многое может зависить
в грозный час. Однако ж… приходилось держать! Выбора-то нет. Не было, вернее…
- Именно: не было. Зато сейчас – он есть. А жалость война заставила отбросить.
- Да, но в отношении Куропаткина, и в отношении Ухтомского, согласись, я все-таки
судил по делам. Верховский, Лопухин, Ламсдорф и Витте… тут, конечно, я сделал то, на
чем настаивали Миша, Балк и Руднев.
- И, надеюсь, об этом теперь не пожалеешь?
- Не жалею, дорогая моя.
- Скажи спасибо твоей любящей, старой женке, что умолила Деву Богородицу и
самого Спасителя. Услышали на Небесах молитвы мои искренние, и снизошли до нас с
тобою, грешных. Не оставили Благодатью своей в годину испытаний. И вот - сегодня мы
можем не только опереться на плечо посланцев Небесных, но и на тех людей, на которых
через них покажет Перст указующий, - Александра, решительно взяв за руку мужа,
увлекла его к иконостасу…
- Ники, скажи, а у тебя кто-нибудь из НИХ для себя лично, что-то попросил? – после
молитвы спросила она Николая.
- Нет. Никогда. Ни единого разу. Все же, что было сделано по настоянию Миши, - для
Алешеньки делалось и делается. По их опытам с электрическими машинками, ты все сама
видела: они нам в январе жизнь спасли и столицу уберегли от большой крови. То же и от
Руднева с Балком. Единственно лишь интересы государственные. Для себя же персонально
– ни единой просьбы, ни строчки…
- Вот видишь? Доверься им, Ники. Слышишь! Доверься им до конца.
- Конечно. Не беспокойся более на этот счет…
Но скажи, раз ты веришь, что они, эти четверо, были ниспосланы нам свыше, как же
тогда понимать попытку бегства их инженера?
143
- А разве они прибыли к нам в доспехах сияющих и с ангельскими крылами за
плечами? Нет, дорогой мой, они посланы сюда в обличье и с духом человеческим. Значит,
таков был промысел Божий. Но человек слаб. И Враг всегда караулит за его спиной.
Искушает и строит козни. Ждет слабости его, ошибки. Чтобы подтолкнуть, когда человек
оступится на тернистой тропе, растлить, овладеть его помыслами и самою душою. А уж
если речь идет о посланце Божьем…
Но я не боюсь за троих, первыми пришедших. Боюсь только за него. Боюсь, что в
этой схватке Зверь восторжествует…
А значит, нам нельзя полностью доверять господину Лейкову. В отличие от
остальных, делами все доказавших. Однако, любимый мой, не нам здесь что-либо решать.
Пусть это бремя останется на плечах первых. Доверься им, Ники!
***
Когда ему стало ясно, что круговорот событий благодаря знаниям посланцев, и его
личным, каждодневным трудам, отвел страну от роковой черты, он испытал истинное
чувство блаженства. Оно впервые овладело им после Шантунга, вечером того дня, когда
он говорил с рабочими, взбаламученными всеми этими виттями, гапонами и разной
эсэровской дрянью. Когда его слова предотвратили кровь и страшную трагедию, а
Банщиков выложил на стол перед ним два браунинга со словами: «Вот так должна была
выглядеть ваша смерть, Государь. Но, слава Богу, сегодня у ВАС все получилось»!
А потом случилось это… эта мерзость, осознав которую, он почувствовал, будто ему
на голову выплеснули ведро с нечистотами. Причем – кто?! Самые уважаемые старшие
родственники. Брат отца дядя Владимир. И с ним - «смиритель финнов» Николаша…
На этом все блаженство и закончилось. Жизнь вновь показала свой грозный оскал.
Причем оттуда, откуда он совершенно не ждал! И даже окончательная победа в войне над
япошками, блистательные триумфы Гриппенберга и Руднева в самом конце ее, не смогли
рассеять в глубине души мутного, зловонного осадка, что оставил этот бескровно, в
зародыше задавленный заговор.
А дальше почти без перерыва – истерики матери, непонимание с Сергеем и Эллой,
даст Бог временное, доклады Зубатова и Плеве о брожении умов в гвардии и гневном
ропоте в дворянских Собраниях…
«Можно подумать, все они не понимают, что Дума и Конституция – хоть и горькое,
но спасительное лекарство от тяжкой, запущенной болезни. Понимают прекрасно. Но
наивно думают, что раз война выиграна, народ ликует, то все теперь можно оставить по-
старому, как будто и не было обещаний Государю своему Народу. Да, можно! Но только до
нового взрыва, момент которого мы уже вряд-ли сумеем точно предугадать и не успеем на
него вовремя среагировать. А если, не дай Боже, бунт наложится на долгую, тяжелую и
кровавую войну, на мятеж генералитета, как об этом рассказывал Михаил?
Нет уж, любезные дамы и господа, лучше нам с вами, потеряв меньшее, спасти самое
главное и дорогое – внутренний мир и порядок. Не заставляйте меня, пожалуйста, быть
резким с вами. Да, я незлобив, но всякому терпению есть известные пределы. Видит Бог,
как же мне не хочется за них заходить!..»
Никакие победные фанфары, никакой треск и шум вильгельмовской лести, даже
тихие домашние радости и уверенность в том, что болезнь Алеши, благодаря знаниям
Михаила, переносима, не могли избавить Николая от накатывающихся порой приступов
мрачной меланхолии. Ведь все получилось так, как ему и предсказывал Михаил с его
друзьями: угрозы известных им бед, удалось избежать, благодаря, так называемому,
«послезнанию» его нежданных друзей. Но приходится сталкиваться с иными, новыми
проблемами, о которых уже никто не предупредит, не подскажет - где гарантированно
верный выход.
Конечно, вся та бесценная информация, которой обладали иновремяне, помогает
уверенно принимать оперативные решения. Но расклады на «мировом игровом столе»
меняются очень быстро. Даже слишком быстро…
144
Может быть, эти четверо принесли сюда с собою из будущего и тот безумный темп, в
котором они жили там, и к которому привыкли? Ту скачку мировых событий, которая
почти не оставляет времени главе государства на неторопливую оценку их и холодный
