— Это «Евангелие», — смущённо заметил Герман Степанович.

— Вы что — верующий?

Директор рассмеялся:

— Хобби. Интересуюсь историей религии, собираю иконы и езжу по церквам и монастырям.

— Теперь это модно, — вздохнул Рябинин.

Иконка: медный оклад, хорошее письмо, свежесть лика… Вряд ли старинная.

— Никола-угодник? — попытался угадать Рябинин.

— Да, девятнадцатый век.

Пачка сигарет и спички. И всё. Если бы Рябинин вот так же опрокинул свой портфель, то чего бы только ни посыпалось: скрепки, бумажки, карандаши, старые газеты, надкусанный на дежурстве бутерброд… Не зря директор имел пилку для ногтей.

— А вы знаете, откуда у меня такое хобби? — спросил, улыбаясь, Герман Степанович. — Окно моего кабинета выходит на озеро, на остров. И вот целые дни я вижу этот прекрасный монастырь. И, знаете, проникся красотой.

Почти напротив универмага посреди широкой воды лежал островок, на котором высился монастырь. Говорили, что одиннадцатый век. В последние годы туда зачастили туристы, и нарочно для них пустили паром.

— Много у вас икон?

— Что вы, я молодой, если так можно выразиться, хоббист.

Рябинин едва не пошутил — хобботист. Стоило, потому что вопросов о краже к директору больше не было. Их не было к продавщицам, кассирам и сторожу-те ничего не знали. Не было вопросов к экспертам, которых бесполезно спрашивать, не добыв материала для исследований. Не было вопросов и к свидетелям, потому что не было самих свидетелей. Вопросы были только к преступнику, но вот он-то и отсутствовал. Да и к преступнику имелось всего три вопроса: как украл, зачем украл и где украденное? Впрочем, два вопроса — как украл и зачем — известны. Вернее, один вопрос, потому что зачем воруют, Рябинин знал.

— В Новгороде были? — спросил Рябинин (он сам провёл там неделю).

— А как же! — воспрял Герман Степанович, ступив на любимую стезю. — Древнейший город!

— Что скажете о новгородской Софии?

— Великолепно!

Когда Рябинин к ней шёл, то вдруг понял, что сейчас в воздухе, высоко над головой, что-то произойдёт, и там произошло — полыхнул солнцем купол, поднятый строгими бедными стенами к богу, но так поднятый, чтобы радовался этому человек.

— Юрьев монастырь видели? — интересовался Рябинин.

— Видел.

— Георгиевский собор в нём помните?

— Помню.

Правда, Рябинину больше понравились деревянные церквушки, что были свезены к стенам Юрьева монастыря: маленькие, резные, изящные, стояли они посреди сосен и трав, как прянички. И запах дерева в них был такой щемяще-смолистый, что почему-то наплывало детство, слегка затуманивая глаза.

— А как вам Спас Преображения на Ильине улице?

— Понравился… Там фрески Феофана Грека!

Церковь стояла на такой тихой улице, что простые травы и цветы касались своими стеблями её многовековой каменной кладки.

— А помните?…

— А в ресторане «Детинец» были? — перебил Герман Степанович.

— Был.

Перед рестораном продавали прославленную медовуху, которую стоило попробовать, коли приехал в Новгород. Рябинин выпил натощак стакан жёлтой сладковатой жидкости, и уже в душном ресторане услышал в голове невнятный гул.

— Уху по-монастырски брали? — спросил директор.

— Вроде брал.

— А мясо в квасе?

— Не помню.

— А мясо по-новгородски?

— Я ел что-то из горшочка.

— Ну, а борщ боярский, курица по-преображенски, блины «не всё коту масленица», сбитень?

— Вот сбитень пил, — обрадовался Рябинин.

Помнил, что пил душистый горячий напиток, ибо после него в голове пропал тот медовущный гул.

— Я даже фирменное меню на память прихватил, — улыбнулся Герман Степанович, намекая, что это всё-таки кражонка.

— Я ничего не прихватил, — суровым тоном согласился Рябинин, что это-таки кражонка, ибо помнил слёзные просьбы официанток не растаскивать меню.

— С вами интересно беседовать, — потускнел директор.

— С вами тоже, — наоборот, улыбнулся Рябинин. — Мы, видимо, ещё встретимся и тогда поговорим подробнее.

— О Новгороде? — серьёзно спросил Герман Степанович.

— Почему ж только о Новгороде?… О том, что вас интересует. О религии, о монастырях… Ну, и о Новгороде.

Когда Герман Степанович ушёл, Рябинин подумал… Вернее, он об этом думал раньше, ещё до его ухода: из универмага украли на тридцать с лишним тысяч, а директор беседует о мясе в квасе и блинах «не всё коту масленица»…

Так мелочь ли, когда мужчина носит пилки для ногтей и закрывается зонтиком от капель дождя?

Петельников оторвал голову от подушки, силясь определить, что звонит — будильник или телефон. Звонил, слава богу, будильник; слава богу потому, что телефонный звонок в шесть утра мог означать только вызов на место происшествия. Но вставать нужно так и так.

Он вскочил рывком, чтобы спугнуть сон, и пошёл по квартире, тоже вспугивая его со всех углов. Понажимал на все выключатели, чтобы серенькое утро залить электричеством. Распахнул оба окна, в комнате и на кухне, сразу ощутив запах политого асфальта и печёного хлеба — едва заметный, потому что хлебозавод был в соседнем квартале. Включил приёмник, угадав к последним известиям. И взялся за гирю.

Работа на автобазах пока ничего не дала. Они продолжали её, уверенные, что товары вывезли на автомашине. На всякий случай отработали легковушки, мотоциклы с коляской и даже четырёх лошадей, ещё влачивших своё транспортное существование. Последняя версия рассмешила следователя Рябинина: он представил, как по ночному городу медленно цокает лошадь; сидит возница с кнутом, свесив ноги; а в телегу навалены телевизоры, рубашки, хрустальные вазы… Эти его усмешки почему-то действовали сильнее, чем замечание или даже грубое слово. Поэтому версию «телевизионные мастера» Петельников решил отработать потихоньку от следователя: будет результат — доложит, а не будет… Через два часа, ровно в восемь, специально для инспектора соберут всех телевизионных мастеров, пока они не разошлись по вызовам.

Он всё рассчитал: тридцать минут на зарядку, двадцать минут на душ и бритьё, ещё двадцать на завтрак и пятьдесят, с запасом, на дорогу. Ценить минуты его научила оперативная работа. Петельников пользовался хорошим афоризмом, который придумал сам, либо где-то вычитал, либо слышал от Рябинина: свободный час имеет только тот, кто не имеет Свободной минуты.

Выбритый, розовый, с мокрыми прилизанными волосами, в белой рубашке, в полосатом галстуке, сел он завтракать минута в минуту. Пять беляшей, купленные с вечера — восемнадцать копеек штука, — злились от жара, который только что испытали в кастрюле. Чтобы не злились, инспектор запивал их таким же огненным кофе, косясь в недочитанный журнал.

В статье рассказывалось о службе знакомств: электронные свахи, браки по объявлениям, клубы встреч… Петельников не особенно верил этой информации, полагая, что среди людей слишком много сводников, которым не терпится кого-нибудь с кем-нибудь свести. И не только старухи. Попробуй режиссёр в кино или писатель в книге не соединить влюблённых — кино не в кино и книга не в книгу. Разлука матери с сыном, брата с братом, друга с другом, даже жены с мужем ещё как-то принимались, но вот разлука влюблённых становилась высшей трагедией. Мужчин, женившихся по объявлению, он представлял инвалидами в колясках — не мог же нормальный человек просить найти ему невесту. Впрочем, если человек сильно занят… Если он на оперативной работе…