Virgin.

Немое кино в цвете.

Ты посмотри только! Мы пришли, и тут, правда, необычно, хотя еще ничего не началось! Вон напротив двери, через которую мы зашли сюда, стоит белая прямоугольная доска на треножнике! Будто сейчас подойдет какой-нибудь человек с палитрой и станет на ней рисовать. Да, как на мольберте! Только доска раз в десять больше стандартного мольберта. И уж точно никто на ней рисовать не собирается. 

Слева у доски стоит пианино. Такое же точно, как было у тебя дома в детстве. Мы еще баловались, стучали по клавишам, изображали музыкантов. Как же оно называлось? "Элегия"! Точно, "Элегия"! У пианино вполоборота сидит женщина. Она ждет, когда все соберутся. 

Садись вон туда, рядом с этим странным китайцем. Он что-то прячет в руке, накрытой курткой. На выбритом лбу подсыхают капли. Да, дождь был, пока мы ехали на трамвае. Боишься? Я сяду рядом с ним тогда, а ты - слева от меня. 

Какие-то женщины подбирают подолы юбок прежде, чем сесть в кресла. Их лысые и иногда очкастые мужчины заученными движениями промокают платочками лбы.  

За нашим рядом кресел стоит мужчина средних лет. Его пальцы что-то подкручивают в проекторе. Проектор старый, с двумя бобинами. От движений рук механика в нем то вспыхивает, то гаснет лампа накаливания. Периодически жужжит лентопротяжный механизм. Свет лампы падает на доску, возле которой стоит пианино. Механик закуривает. К нему подходит сотрудник кинотеатра и сообщает, что курить в залах запрещено. Механик достает из внутреннего кармана своего жакета сложенную в несколько раз бумагу и передает ее сотруднику кинотеатра. 

Рассмотрев бумагу механика, сотрудник извиняется и покидает зал. 

Наконец, все места заняты. Механик дважды хлопает в ладоши, и свет гаснет. Пианистка начинает играть. Звуки лениво вываливаются из пианинового нутра, словно сонные котята. Если прислушаться, можно заметить в них свист ветра и шелест листьев. 

На экран падает свет. В проекторе пробегает пленка, оживляя картинку.  

В черном прямоугольнике появляется белая окантовочная рамка, в ее центре текст: 

"Часть I. Женя и Ира"

Белый кадр наводняется черными тонами, и вот уже сквозь мелкую рябь можно различить дерево. Но картинка черно-белая. Пока что черно-белая. Ладно, смотрим. 

В расселине корней дуба на газетке покоилась торопливо насыпанная горка сухого корма. Бродячие псы пока оставляли ее девственной.

Слегка встревоженный ветерок потрепал дерево по макушке. Его листья сначала вздрогнули, но затем, ощутив благоговейную прохладу, принялись вертеться, словно хор первоклашек на показательном выступлении перед родителями. Восторженный шелест коснулся слуха Жени.

Возле экрана появляется женщина с тряпкой и ведром. Она проводит тряпкой по движущейся картинке, и кадры становятся цветными. Протерев весь экран, она удаляется. 

Поле вокруг дуба зеленело первой пушистой щетиной и заканчивалось новостройками. Они глупо таращились на поле, как на неожиданно опустевшее место. Зато в тени его неуклюже разлеглись дождевые черви, рядом свербели кузнечики, а на самых макушках травинок божьи коровки сушили крылья прежде, чем полететь на небо.

Наскоро свинченный забор пялился на единственное в округе дерево. Сквозь его ребра было видно мужчин в оранжевых жилетках, что копались в земле. Радостно тарахтел трактор, и пара грузовых машин, обнажив юные кузова, пестрела молодой зеленью. Возле забора непоколебимым истуканом стоял транспарант с надписью.

На экране вновь появляется черно-белая рамка с текстом: 

"Здесь будет город-сад".

Тень крайнего листа самой высокой ветви дерева падала на глаза юноше серой тряпкой, ограждая их от едкого солнца, что подкрашивало город цветом яичного желтка. Женя с немой благодарностью посмотрел на лист. Опять пронесся ветер, дружески потрепав дуб. Однако лист не шелохнулся.

До него было не достать, но юноша протянул руку.  На лице Жени тень дубового листа соединилась с тенью ладони. Не спеша, согнув палец, будто царапая небо вокруг листа, он ощутил, как под подушечкой верным рядом пробежали небольшие поперечные бугорки. Воображение рисовало на лазури стежки или, вернее, шов. Но что это на самом деле, Женя не мог предположить. Ветер вернулся. Лист слегка выгнулся, но все же остался в том же положении. Казалось, его верхушка застряла в центре этого "шва".

Легкая нить легла на шею. Приняв за паутину, юноша слепо схватил ее пальцами и нервно отбросил. Ветер возвратил ее на место. Женя повернул голову в сторону докучливой нити, но увидел Ирину. Ее взгляд был направлен туда же, куда он смотрел секунду назад. Однако, улыбка, выявившая ямочки на щеках Иры, дала понять, что девушка краем глаза наблюдает за ним. Пара выбившихся из общей стаи волос, цвета обжаренного песка, вновь легла на шею юноши.

Синий кит ее глаз метнулся в сторону и опасливо застыл, встретившись со взглядом Жени. Позвякивающие на лице веснушки замерли, а едва видневшиеся из-под волос девичьи ушки покрылись розовой пыльцой. Идеально округлый подбородок чуть подался вперед, поджав тонкие губы.

Юноша протянул ладонь, испещренную мелкими узорами еще не пройденных дорог, и ворсистый солнечный свет лег на нее. Через секунду, держась за руки, пара неслась сквозь городские пейзажи, дополняя их тонким штрихом своего присутствия.

Женщина за пианино расправляет плечи. Движения ее рук становятся более точными. Какофония нот мгновенно преображается в польку. Мужчина, сидящий перед нами, начинает слегка покачивать головой в такт. Китаец справа от меня улыбается и поглаживает сверток из куртки. 

Май сатанел. Скучающих горожан хватал за грудки и тряс до улыбок. Озарял выхолощенные тельца первоклассников, что почти уже дождались лета. Сгустком вечно юной энергии он катился по городу, засовывая за пазуху обездоленных, недовольных, смурных, и тут же ронял их из-под полы, уже осчастливленных новыми надеждами.

Веселье не покидало лица Ирины. Ее руки будто играли в салки: тут и там она нежно прикасалась к Евгению, будто не нарочно, случайно. Обегала его вокруг, вставала на носочки, заглядывая в глаза, подпрыгивала, опираясь о Женины плечи руками. Солнце играло ее фигурой в театр теней. На моложавой траве силуэт девушки перевоплощался то в кошку, то в птицу. Один раз даже показалось, будто собака махнула хвостом.

Медленно шагая, Женя наблюдал за причудами светотени, за Ирой, за тем, как трава сменялась голой землей с ухнутыми в нее бетонными плитами и бесконечной коростой асфальтовой корки. Редкие деревья и многочисленные здания вспарывали асфальт, словно нож охотника, что потрошит брюхо еще теплой добыче.

С каждым шагом здания становились выше и выше. Дома в два этажа сменялись другими, на пару этажей больше. Этот амфитеатр, выстроенный из старых многоэтажек, казалось, был бесконечен. Антенны домов, точно кладбищенские кресты, торчали нервно поднятыми волосками крыш, улавливая потусторонние звуки и изображения. Их директоры и вибраторы, похожие на фрагменты рыбьих скелетов, показывали в ту точку неба, где, как помнил Женя, нащупывался шрам.