Однажды июльской ночью я вышел на канал, быстро разделся донага, аккуратно, стопкой сложил свою белую лавсановую робу, сверху положил карманный дозиметр, часы, прикрыл чепчиком и бросился с разбега в воду. Вынырнув, поплыл вразмашку против течения в сторону насосной станции. Справа от меня тянулись ряды колючей проволоки, сзади на фоне огнистого мерклого неба чернели столбики и вышки зоны «Б». Берег слева был свобо­ден — серая щебенка искристо посверкивала острыми гранями под яркой полной луной. Чем ближе я подплывал к насосной, тем громче становился шум падающей воды: насосная поднимала воду на пятнадцать метров от уровня реки, из которой производился забор. Там, внизу, тоже была насосная, которая качала воду в огромный водосборник, откуда вода затем перекачивалась в наш канал. Обратно, нагретая на несколько градусов, она текла самотеком по сбросному каналу, но как-то вяло — это была уже не та вода, мертвая.

Когда шум стал неприятным, я повернул обратно. Общая дистанция моего ночного заплыва, думаю, была не меньше километра. Обратно я плыл быстрее, течение несло меня к черным приземистым глыбам зоны «Б», к вышкам и луне, висевшей над мутной струйкой, которая, казалось, вытягивалась из трубы луной. Берег был гол, ни кустика, ни травинки. Почему-то здесь ничего не росло — то ли не было посажено, то ли не приживалось. Я нырнул и последние несколько метров проплыл под водой. А когда вынырнул и повернул к берегу, от удивления чуть не пошел ко дну — возле моей одежды сидела, обхватив колени и положив на них подбородок, какая-то девушка. Белая лавсановая одежда ярко светилась на фоне темного берега. На голове белела шапочка — этакий изящный колпачок на затылке. Я решил, что это лаборантка, возмож­но, из нашей зоны... Она смотрела, кажется, прямо на меня, но явно не за­мечала.

Я вышел из воды по пояс, кашлянул. Теперь она определенно смотрела на меня — молча, неподвижно, как-то тупо. Я переминался с ноги на ногу, щебенка попискивала под ногами, словно живые ракушки.

Девушка закурила. Пламя зажигалки осветило ее лицо, и мне показалось, что где-то я уже видел ее — то ли в жилой зоне, то ли на воле. Это была блондинка, с красивым, даже утонченным лицом. В сумерках, под луной она была очень привлекательна: большие глаза под дугами темных, бровей, впалые щеки, полуоткрытый рот, поблескивающие ровные зубы.

— Позируешь, мальчик? — насмешливо сказала она, отведя сигарету, зажатую двумя пальцами. — Выходи, садись, гостем будешь.

— Я раздет, а вы уселись на мое место, — сказал я.

— Уселась! — добродушно передразнила она. Голос у нее был низкий, с хрипотцой. — Я тут всегда сижу. Видишь, кучка камней — я насобирала. Ну, ладно, выходи, отвернусь.

Она действительно отвернулась. Я сделал шаг и зашатался. Ноги не слуша­лись, щебенка больно колола ступни. Шаг за шагом, елочкой, я поднимался по откосу к сидящей неподвижно девушке. Если бы я мог балансировать руками, было бы проще, но руки были заняты — я прикрывался ими.

Мне вдруг вспомнилось: «И каждый вечер, в час назначенный... Девичий стан, шелками схваченный... Всегда без спутников, одна, Она садится у окна...»

Я был влюбчив, и в институте меня считали сердцеедом. На самом же деле, я был еще теленок. Девушка, сидевшая передо мной, уже захватила мое воображение, и встреча наша, казалось мне, произошла неспроста...

Одевшись, я сел рядом, закурил. Она покосилась с улыбкой — одобритель­но, довольная то ли тем, что я сижу рядом, то ли тем, что тоже курящий.

— Вам тоже грустно и одиноко? — с каким-то гнусным прононсом спро­сил я.

— Тоже? С чего ты взял? Мне раскисать нельзя, — сказала она и резко, по-мужски стрельнула окурком. — Как только скажу, что грустно и одиноко, мне — копец.

— Почему? — удивился я, отметив про себя это «копец».

— Так...

— Вы — лаборантка?

— Лаборантка?! — шутливо возмутилась она. — Не-ет, я — важная птица! Только крылья подрезаны, летать не могу. А ты? Молодой специалист? Фи­зик?

— Это вы по морде определили?

— По высокому лбу!

— Хо! Вообще-то я студент, на практике.

— Как это тебя угораздило — сюда?

— Наверное, чтобы встретиться с вами.

— Но-но, мальчишечка! — погрозила она со смехом. — В моей программе это не заложено.

— А что в вашей программе?

— В моей? — Она легла щекой на колени и, не сводя с меня глаз, насмешливо пропела:

Окрасился месяц багрянцем,

Где волны бушуют у скал,

Поедем, красотка, кататься,

Давно я тебя поджидал...

Голос ее, когда она запела, показался совсем другим — приятным, мело­дичным. И слух — хороший.

Девушка улыбалась. Прикрыв глаза, чуть-чуть покачивалась в такт песне, которая продолжалась внутри нее, беззвучно. Как завороженный — и этой старинной песней, и ярким лунным светом, и диким, фантастическим пейза­жем, и сонными вскриками чаек, похожими на рыданья, — я не мог отвести глаз от лица девушки — так оно было прекрасно!

Вдруг где-то в темноте, совсем недалеко, вроде бы от корпуса зоны «Б», раздался тихий свист. Так подзывают собаку или подают условный сигнал. Девушка вздрогнула, отвернулась, уперлась лбом в колени. Свист повторился.

— Слышу, слышу, — раздраженно сказала она. И, не сдержавшись, со злостью прокричала: — Заткнись!

Она порывисто схватила меня за руку, но тотчас выпустила.

— Вот и все. Завтра придешь? — спросила она и, не дождавшись ответа, неохотно поднялась.

2

Весь день между сном и бесцельным хождением по поселку в ожидании вечера, когда автобусы заглотят ночную смену и повезут в рабочую зону, я думал о девушке. Кто она? Что означал свист? Откуда эта песня? И этот странный контраст: тонкое лицо, явно интеллигентная речь и этот хамский голос, грубость, когда она откликнулась на свист... И еще: мне приятно было думать о ней — это, пожалуй, самое важное из всего, что произошло со мной за все то время, что я жил в закрытом городе.

Я с трудом дождался ночи. Проведя серию замеров, незаметно выскользнул из здания и рысцой помчался на канал. Кругом было пусто. Я сел на щебенку, вытянул ноги вдоль откоса. Как и вчера, светила полная луна, но сегодня она была уже в другом месте, чуть ниже и правее трубы. Зона «Б» мрачно смотрела черными глазницами окон. Перекрестья ограждения, столбы и вышки, казав­шиеся пустыми, — все это напоминало какую-то вымершую цивилизацию. От приземистых зданий, жалобных криков чаек, безлюдности веяло чем-то уны­лым, кладбищенским. И — луна. Безумно-яркая, круглая, сияющая. Казалось, вот-вот произойдет что-то ужасное, появятся привидения, черная кошка, ведьма на метле, сам Дьявол в черном котелке и с огненным взглядом.

Постепенно глаза мои привыкли к темноте, и я стал различать в черных сгустках зоны «Б» отдельные здания. Первое, самое ближнее за ограждением и вышкой, чем-то напоминало старую баню в моем родном городе: такое же низкое, двухэтажное, вытянутое двумя крыльями от главного входа, над которым тускло светилась красная лампочка. Недавно я узнал, что темень и забитые кирпичом окна — маскировка от американских с путников-шпионов.

Вдруг дверь приотворилась со скрипом, и белая фигурка выскользнула наружу.

— Полчаса, не больше, — строго сказал мужчина внутри здания и пригро­зил: — Смотри, Светка, не дури!

Дверь закрылась. Девушка легкими шагами пошла вдоль берега. Я поднялся навстречу.

— Привет, — с раздражением сказала она.

Я думал, обрадуется, а тут...

— Привет, — сказал я обескураженно.

Девушка заглянула мне в лицо.

— Что с тобой?

— Ас тобой?

Она потрогала виски, резко бросила руки вниз, словно стряхнула что-то, прилипшее к пальцам.

— Я даже не знаю, как тебя зовут! — сказала она с горечью, как будто именно это обстоятельство и было причиной ее дурного настроения.

Я протянул руку.

— Юра, — сам не зная почему, назвал я первое пришедшее на ум имя.

— Светлана, — чинно представилась она и добавила со смехом: — Можешь звать Светкой — привычнее.