Флота-капитан Чичагов[58] также должен был отправиться под арест за резкий, почти дерзкий ответ императору. Однако, Чичагов воспротивился этому приказанию и не хотел идти под арест, ссылаясь на привилегии, связанные с Георгиевским крестом, кавалером которого он состоял. Взбешенный этим сопротивлением, Император велел сорвать с него Георгиевский крест, что и было исполнено без всякого колебания дежурным Генерал-адъютантом Уваровым[59]. При таком оскорблении возмущенный Чичагов сбросил с себя мундир и в одном жилете отправился в форт. Впрочем, под арестом его продержали всего несколько дней и вскоре после этого он даже был произведен в контр-адмиралы и получил в командование эскадру.

Этот Уваров был полковником одного из полков, квартировавших в Москве в то время, когда Павел впервые увидел Лопухину и увлекся ее блестящими черными глазами. Будучи любовником матери Лопухиной, Уваров естественно принимал также участие во всех махинациях, имевших целью завлечь Императора в любовные сети. Вместе с Лопухиными прибыл он в Павловск, был переведен в Конную Гвардию, вскоре же сделан Генерал-адъютантом и все время повышался в милостях наравне с Лопухиными. Во время обеда, данного заговорщиками, именовавшими себя после убийства Павла «освободителями», Уваров припомнил Чичагову, что он сорвал с него Георгиевский крест. Чичагов отвечал — «Если вы будете служить нынешнему императору так же «верно», как его предшественнику, то заслужите себе достойную награду». Уваров, в качестве доверенного Генерал-адъютанта Павла, был дежурным в ночь с 11-го на 12-ое марта и, как известно, был в то же время одним из главных деятелей заговора.

Во всем мире едва ли найдется страна, в которой целый ряд Государей был бы одушевлен таким горячим чувством патриотизма, как дом Романовых в России. Правда, многие сановники, министры и царедворцы нередко злоупотребляли личными слабостями и недостатками некоторых из Государей, да и сами они зачастую, благодаря чрезмерной самонадеянности, уклонялись с истинного пути; тем не менее, насколько я могу судить по личным моим наблюдениям, я вынес искреннее убеждение в том, что в основе всякого Действия этих Монархов всегда лежало чувство горячей любви к родине. Государи русские искони гордились величием этого обширнейшего в мире государства и нередко считали необходимым принимать меры, сообразные с этим величием, вследствие чего славолюбие это часто обращалось в личное тщеславие, а мудрая экономия в расточительность. Но, помимо свойственной всякому человеку склонности к тщеславию, русские Государи имеют два повода, до известной степени извиняющие это стремление к похвалам: во-первых потому, что большая часть как мужских, так и женских представителей этого Дома всегда отличалась замечательною красотою и физическою силою; во-вторых, потому, что в силу исторических условий, они сделались представителями военного сословия: с самых древнейших времен Россия находилась в постоянной войне со своими соседями и во главе ее армий всегда стояли ее Монархи, сначала Дари московские, а затем Императоры Всероссийские. Благодаря этому, любовь к военной славе передавалась от отца к сыну и сделалась преобладающею страстью в этой семье. И, действительно, не может не возбуждать самолюбия и тщеславия один вид многих тысяч людей, которые двигаются, стоят, поворачиваются и бегут по одному слову, одному знаку своего Монарха. Один весьма остроумный, высокопоставленный и влиятельный при дворе человек говоря о громадных средствах, расходуемых русским государством на содержание постоянного войска, весьма справедливо заметил: «Да впрочем оно так и должно быть, ибо до тех пор, пока у нас не будет Царя-калеки, мы никогда не дождемся перемены во взглядах и привычках наших Государей. Toujours joli garon, toujours caporal!»

Перехожу теперь к описанию событий, закончившихся возмутительным убийством Павла.

Переформирование Конной Гвардии. — Кавалергардский полк. — Зловещие слухи. — Возвращение Конной Гвардии в Петербург. — Собрания у заговорщиков. — Предчувствия Павла. — Расположение караулов в Михайловском замке. — Последний мой разговор с Императором. — Он сменяет караул Конной Гвардии. — Ночь с 11-го на 12-ое марта 1801. — Присяга Конногвардейцев. — Сцена убийства. — Императрица Мария Феодоровна. — Прощание с телом Императора. — Первые дни Александра. — Пален и Зубов. — Их высылка из Петербурга. — Приезда, вдовствующей Императрицы в Павловск. — Кровать Императора Павла в Гатчинском дворце.

Император Павел находился в Павловске, окруженный интригами и волнуемый попеременно чувствами любви, великодушия и ревности. В том же состоянии переехал он в Гатчину, а затем в Петербург. Многие из его приближенных сознавали, что их положение при Дворе чрезвычайно опасно и что в любую минуту, раскаиваясь в только что совершенном поступке, Государь может перенести свое расположение на новое лицо и уничтожить их всех. Великие Князья также находились в постоянном страхе: оба они были командирами полков и, в качестве таковых, ежедневно, во время парадов и учений, получали выговоры за малейшие ошибки, при чем, в свою очередь, подвергали солдат строгим наказаниям, а офицеров сажали под арест. Конную Гвардию щадили более других. В то время полк этот состоял из двух батальонов, по пяти эскадронов в каждом, и дух полка (esprit de corps) был таков, что мы были в силах противиться всяким несправедливостям и напрасным на нас нападкам. Этот дух нашего полка постарались представить в глазах Государя, как направление опасное, как дух крамольный, пагубно влияющий на другие полки. Гибель нашего полка могла удовлетворить два частных интереса: Великий князь Александр был инспектором всей пехоты, а Константин Павлович, который ничего не смыслил в кавалерийском деле, хотел сделаться инспектором кавалерии и, в качестве переходной ступени к этой должности, добивался командования конной гвардией. В то же время служивший в Конном полку Уваров хотел также получить отдельный полк. Таким образом, эти два желания могли быть удовлетворены одновременно, пожертвовав нашим полком. Вот почему Конная Гвардия была реорганизована или, вернее, дезорганизована следующим образом: три эскадрона, состоявшие из лучших людей и лошадей, были выделены из полка и составили особый Кавалергардский полк, который был поручен Уварову и квартировал в Петербурге; остальная часть полка была разделена на пять эскадронов и отдана под начальство Великого Князя Константина. Полк наш был изгнан в Царское Село, где Цесаревич должен был посвящать нас в тайны гарнизонной службы.

Нельзя себе представить тех жестокостей, которым подвергнул нас Константин и его Измайловские мирмидоны. Тем не менее, дух полка нелегко было сломить и страх Константина, при одном упоминании о военном суде, неоднократно сдерживал его горячность и беспричинную жестокость. Своей неуступчивости и твердости, в это тяжелое время, обязан я тем влиянием в полку, которое я сохранил до конца моей службы в Конной Гвардии и которое спасло этот благородный полк от всякого участия в низком заговоре, приведшем к убийству Императора Павла.

В Царском Селе нас продержали около полутора года. Начальников наших постоянно меняли и нам было известно, что за всеми нами строго следят, так как считали нас якобинцами. Большинству из офицеров не особенно нравился наш образ жизни изгнанников, удаленных из столицы; но я лично не особенно грустил, так как, судя по слухам, доходившим до нас из Петербурга, там было, по-видимому, не совсем ладно и поговаривали даже, что Император опасается за свою личную безопасность.

Его Величество, со всем августейшим семейством, оставил старый дворец и переехал в Михайловский, выстроенный на подобие укрепленного замка, с подъемными мостами, рвами, потайными лестницами, подземными ходами, словом напоминал собою средневековую крепость à l’abris d’un coup de main.