Он сказал ждать его вечером у одного ларька с хот-догами, и тогда он принесет все, что мне нужно. Когда мы снова встретились – парень опять опоздал, – он протянул мне конверт. Такая мелочь, но при этом способна изменить жизнь. Он запросил с меня тысячу, но предложил переспать с ним, и тогда скинул бы до пятисот.
Я заплатила тысячу.
Мы разошлись в разные стороны, и я вернулась к хостелу, где планировала остаться на ночь – подальше от столовой и тех, кто мог припомнить девушку, спрашивавшую о поддельных документах. Там я открыла конверт и впервые взглянула на Инару Моррисси.
* * *
– Вы не хотели, чтобы вас нашли; почему? – спрашивает Виктор, ручкой размешивая кофе.
– Нет, мне не было до этого дела. Ведь для этого нужно, чтобы кто-то меня искал.
– Так почему же вас никто не искал?
– Скучаю по Нью-Йорку. Там подобных вопросов никто не задает.
В наушнике слышно шипение, кто-то из специалистов выходит на связь.
– Из Нью-Йорка сообщили, что она получила аттестат три года назад. Показала блестящие результаты, но так и не сдала экзамены средней школы и не запросила табель успеваемости, чтобы пройти в колледж или устроиться на работу.
– Вы бросили школу? – спрашивает Виктор. – Или не пошли в старшие классы, чтобы потом не пришлось предъявлять диплом?
– Теперь, когда вы знаете имя, легче копаться в моей жизни, верно?
Она доедает торт и аккуратно кладет пластиковую вилку поперек тарелки, зубьями вниз. Потом надрывает один из пакетиков с сахаром и высыпает горсткой на тарелку. Облизывает незабинтованный палец, обмакивает в сахар и кладет в рот.
– Но вы знаете только о моей жизни в Нью-Йорке.
– Вот поэтому и хочу услышать о том, что было прежде.
– Мне нравилось быть Инарой.
– Но это не ваше имя, – настаивает он мягко.
Глаза ее вспыхивают злостью. Это столь же мимолетно, как и ее полуулыбки или удивление, но оно имеет место.
– Если розу назвать как-то иначе, перестанет она от этого быть розой?
– Это лишь форма. Человека делает не имя, а его история. И я хочу знать вашу.
– Для чего? Из моей истории вы не узнаете про Сад, а вам ведь это нужно? Садовник и его Сад? И его Бабочки?
– И если он выживет, чтобы предстать перед судом, нам потребуются свидетели. Девушка, которая не желает назвать своего настоящего имени, вряд ли заслуживает доверия.
– Это всего лишь имя.
– Нет, если оно ваше.
Она приподнимает уголки рта.
– Блисс так говорила.
– Блисс?
* * *
Лионетта, как всегда, дожидалась у двери. Она тактично отвела глаза, пока я надевала черное облегающее платье, ставшее для меня единственным предметом одежды.
– Закрой глаза, – велела она. – Лучше узнавать все поэтапно.
Я столько времени пролежала там с закрытыми глазами, что перспектива вновь добровольно ослепнуть ввергала меня в ужас. Но Лионетта явно хотела как лучше, и я, конечно же, была не первой, кого она выхаживала. Я закрыла глаза, она взяла меня за руку и повела по коридору. В этот раз мы пошли в противоположном направлении. Коридор был длинный, и в самом конце его мы повернули налево. Я вела правой рукой вдоль стеклянной стены, и ладонь проваливалась в пустоту всякий раз, когда мы проходили мимо дверного проема.
Лионетта направила меня в один из проходов и остановила мягким прикосновением. Я почувствовала, как она отступила на шаг.
– Можешь открыть глаза.
Она стояла передо мной, в центре комнаты, почти идентичной моей. Но эта казалась более обжитой: на полке над кроватью стояли фигурки оригами, на кровати были одеяла и подушки, и туалет с душем и раковиной был завешен оранжевой шторкой. Из-под самой большой подушки торчал уголок книги, и под кроватью имелись выдвижные ящики.
– Как он тебя назвал?
– Майя, – меня передернуло, когда я впервые произнесла имя вслух. Вспомнилось, как он повторял его раз за разом, пока…
– Майя, – повторила Лионетта, придав имени новое звучание. – Теперь взгляни на себя, Майя.
Она взяла в руки зеркало, расположив его таким образом, чтобы я увидела отражение в зеркале позади себя.
Кожа на спине была еще розовая, с припухлостями в тех местах, куда краску нанесли недавно. Я знала, что рисунок станет светлее, когда сойдут струпья. По бокам, где платье имело вырезы, были видны отпечатки пальцев. Но ничто не мешало рассмотреть узор. Он был ужасен. Он был противен мне.
И он был прекрасен.
Верхние крылья были золотисто-коричневые, как волосы и глаза у Лионетты, с вкраплениями белого, черного и бронзового. Нижние – розовых и пурпурных полутонов с белыми и черными точками. Точность потрясающая, переход оттенков создавал эффект отдельных чешуек. Цвета насыщенные, сочные. Рисунок покрывал почти всю спину, от плеч и до самой талии. Крылья были узкие и вытянутые, их края слегка заходили мне на бока.
Мастерство исполнения было очевидным. Можно было как угодно относиться к Садовнику, но его талант не вызывал сомнений.
Я ненавидела этот рисунок, но он был великолепен.
В дверном проеме появилась еще одна девушка, очень миниатюрная. Но, судя по ее формам, это была далеко не девочка. Кожа белоснежная, без единого изъяна; черные вьющиеся волосы беспорядочно заколоты шпильками. Чуть вздернутый нос выглядел скорее мило, чем красиво. Внешность ее была не столь однозначна, но, как и все девушки, которых я видела в Саду, она была просто очаровательна.
Красота теряет смысл, если окружает тебя в избытке.
– Так это и есть новенькая? – Она плюхнулась на кровать и взяла маленькую подушку. – Ну, и как этот ублюдок назвал тебя?
– Он может услышать, – предостерегла Лионетта, но девушка лишь пожала плечами.
– Ну и ладно. Он не требует от нас любви. Ну, так как он назвал тебя?
– Майя, – ответили мы одновременно с Лионеттой, и имя это уже не так резало слух. Я подумала, что со временем, возможно, станет легче произносить его. А может, оно так и будет причинять мне страдания, как мелкий осколок, который нельзя просто вынуть пинцетом.
– Хм, нет так уж и плохо. Меня он назвал Блисс[3], – она закатила глаза и фыркнула. – Блисс! Как ему только в голову пришло?.. Ох, дай-ка посмотреть.
Она покрутила пальцем и в этот момент чем-то напомнила мне Хоуп. С этой мыслью я медленно повернулась к ней спиной.
– Неплохо. Во всяком случае, расцветка тебе идет. Надо посмотреть, что это за вид.
– Это Древесница западная[4], – вздохнула Лионетта. Я покосилась на нее, и она в ответ пожала плечами. – Надо же чем-то занять себя. Может, тогда это выглядит не так ужасно. Я – Червонец пятнистый.
– А я – Голубянка мексиканская, – добавила Блисс. – Выглядит довольно мило. Жутко, конечно, но смотреть меня ведь никто не заставляет. В любом случае, это просто имя. Он может звать нас А и Б, или по порядковым номерам, без разницы. Откликайся, но не делай вид, что оно стало частью тебя. Так будет легче.
– Легче?
– Ну да! Помни, кто ты на самом деле, и думай, будто играешь роль. Если начнешь воспринимать это как нечто свое, тебе грозит кризис идентичности. А кризис идентичности, как правило, ведет к нервному срыву. А нервный срыв в наших условиях ведет…
– Блисс.
– Что?.. Думаю, ей хватит духу. Она до сих пор не заплакала, а все мы знаем, что он делает, когда заканчивает рисунок.
Точно как Хоуп, только гораздо смышленее.
– Так к чему ведет нервный срыв?
– Пройдись по коридорам. Только не на полный желудок.
* * *
– Вы только что прошли по коридору, – напоминает Виктор.
– С закрытыми глазами.
– Так что же было в коридорах?
Вместо ответа Инара допивает остатки кофе и смотрит на него так, словно намекает, что ему следует знать, что к чему.
В наушнике снова раздается треск.