– Ребекка говорит, что ты живешь чуть ли не на улице. Ты, наверное, знаешь, что мы живем в одной квартире? Так вот, есть одна свободная кровать.

– Она серьезно, – добавила Уитни и распустила золотистые волосы. – Есть кровать.

– И шкафчик, – хихикнула Хоуп.

– Мы тут поговорили и решили, что ты, может, захочешь подселиться… Платишь три сотни в месяц, включая коммуналку.

Я провела в городе не так много времени, но понимала, что это бред.

– Три сотни? Что за сарай вы снимаете?

– Аренда стоит две тысячи, – поправила София. – Если поделить на всех, получается три сотни. Остальное идет на коммунальные платежи.

Это было ближе к истине. Разве только…

– И сколько вас там живет?

– С тобой будет восемь.

В сравнении с хостелом разница получалась не особая.

– Давайте я останусь сегодня у вас, осмотрюсь и завтра приму решение.

– Отлично! – Хоуп протянула мне джинсовую юбку, такую, что едва хватало прикрыть трусики.

– Это не моя.

– Знаю. Но думаю, тебе будет клево.

Она уже влезала в мои мешковатые брюки, так что я не стала спорить и натянула юбку. Лишний раз в ней наклоняться не стоило. У Хоуп были округлые, даже немного пышные формы, поэтому я приспустила юбку на бедра, чтобы добавить длины.

Хозяин просиял, когда увидел, что я ухожу вместе с остальными.

– Так ты теперь жить с ним, так? Ты уверенный?

– Джулиан, гости давно разошлись.

Он отбросил итальянский акцент и хлопнул меня по плечу.

– Они славные. Я рад, что ты теперь с ними.

Его словам я готова была поверить даже до того, как увидела квартиру. По первому впечатлению, Джулиан был человеком жестким, но справедливым. И я убедилась в этом, когда явилась на собеседование, со всеми вещами, и он предложил мне пробную неделю. Джулиан прикидывался урожденным итальянцем: посетители почему-то думали, что еда от этого становится лучше. При этом он был крупным и довольно толстым, с редеющими рыжими волосами, и усы полностью скрывали верхнюю губу. Он считал, что работа говорит о человеке больше, чем слова, и судил людей соответствующе. Под конец испытательного срока Джулиан просто протянул мне план на следующую неделю, и там стояло мое имя.

Мы ушли в три часа утра. Я старалась запомнить дорогу, улицы и поезда, и, когда мы добрались до квартала, не ощущала особого беспокойства. Ноги изнывали после беготни на высоких каблуках. Преодолев немало лестничных пролетов, мы поднялись на последний этаж и выбрались на крышу. Там все было заставлено садовой мебелью и крытыми грилями, а в одном углу было что-то вроде грядок с марихуаной. Далее мы спустились на один пролет по пожарной лестнице и пошли вдоль длинной вереницы окон. Пока София возилась с замком, Хоуп хихикала, рассказывая мне про извращенца у дверей. В хостеле таких было несколько.

В квартире было светло и очень просторно. У стен по двум сторонам стояли по четыре кровати, а в центре несколько диванов были расставлены квадратом. Островная тумба отделяла кухню от жилой зоны. И в ванной был просторный душ с десятком леек, направленных в разные стороны.

– Мы не интересовались, кто жил здесь до нас, – тактично объяснила Ноэми. – Это просто душ, оргий мы там не устраиваем.

– И убеждаете в этом рабочих из сервисной службы?

– Нет, пусть пофантазируют.

Я невольно улыбнулась. Мне нравилось с ними работать. На кухне постоянно шутили или переругивались, жаловались на придирчивых клиентов или флиртовали с поварами и мойщиками. Я уж и забыла, когда в последний раз столько улыбалась.

Они побросали сумки и переоделись, в пижамы или кому что удобнее. Но спать никто не собирался. Уитни достала учебник по психологии, а Эмбер между тем расставила двадцать стопок и разлила по ним текилу. Я потянулась за одной, но Ноэми вручила мне стакан водки.

– Текила для занятий.

Я устроилась на одном из диванов и следила, как Катрин проверяет Эмбер. Каждый вопрос стоил одну стопку. Если Эмбер ошибалась, то выпивала, если отвечала верно – выпивал кто-нибудь из нас по ее выбору. Первую стопку она протянула мне. На вкус смесь водки и текилы была омерзительной.

Мы просидели до самого утра. Ноэми, Эмбер и Уитни отправились на занятия, а мы наконец отключились. После обеда, когда мы проснулись, я поставила свою подпись в договоре аренды и впервые внесла оплату, с чаевых за две ночи. Теперь у меня был дом, примерно так.

– Вы сказали, что жили третью неделю в городе? – спрашивает Виктор, перебирая в уме возможные города. В речи Майи не слышно характерных признаков, по которым удалось бы определить ее происхождение. Он почти уверен, что она делает это намеренно.

– Верно.

– Где вы жили раньше?

Вместо ответа она допивает воду. Потом аккуратно ставит бутылку на угол стола и прислоняется к спинке. Медленно потирает плечи забинтованными руками.

Виктор встает и снимает пиджак. Потом обходит вокруг стола и укрывает ей плечи. Майя напрягается, но Виктор делает все аккуратно, чтобы не прикоснуться к ней. Он возвращается к своему месту, и напряжение проходит. Она продевает руки в рукава. Пиджак ей велик и собирается в складки, но ей, похоже, вполне комфортно.

Нью-Йорк, предполагает Виктор. Большая квартира-студия, рестораны открываются едва ли не под вечер. К тому же она говорит «поезда» вместо «метро» или «подземки», и это неспроста. Он отмечает про себя, что нужно связаться с нью-йоркским отделом: может, у них что-нибудь есть на нее.

– Вы где-нибудь учились?

– Нет. Только работала.

Кто-то стучит по стеклу, и Эддисон выходит. Майя с некоторым удовлетворением смотрит ему вслед, потом вновь переводит взгляд на Виктора.

– Что заставило вас отправиться в город? – спрашивает он. – Насколько я понял, вы никого там не знали и у вас не было определенной цели. Так почему?

– А почему нет? Почему бы не попробовать что-то новое? Не сменить обстановку?

– Или не сбежать подальше?

Она лишь приподнимает брови.

– Как вас зовут?

– Садовник звал меня Майей.

– Но прежде вас звали иначе.

– Иногда проще было забыть, – девушка теребит край рукава, скатывает его и снова расправляет. Такими же ловкими движениями она, должно быть, заворачивала приборы в салфетки. – Ты там взаперти, и никаких шансов выбраться или вернуться к прежней жизни. Так зачем цепляться за нее? Зачем лишний раз причинять себе боль воспоминаниями о том, чего уже не вернуть?

– Иными словами, вы забыли?

– Иными словами, он звал меня Майей.

Пока рисунок был еще не готов, я жила в изоляции от остальных девушек. За исключением Лионетты. Она по-прежнему приходила каждый день, мы разговаривали, она натирала мне спину мазью и показывала мне свою татуировку – без тени стыда или отвращения. Этот узор стал ее частью, как дыхание или естественная грация. Точность прорисовки была поразительная, и мне стало интересно, насколько искажались детали, когда приходило время обновлять краски. Но спрашивать об этом меня как-то не тянуло. Хорошая татуировка может продержаться много лет, прежде чем придется ее освежать. Я старалась не думать о том, каково это, провести в саду столько лет.

Или о другом, худшем из возможных исходов.

Мне по-прежнему добавляли снотворное в еду. Лионетта приносила поднос в комнату, и мы ели вместе. Периодически я просыпалась не у себя в кровати, а на жесткой кушетке, и Садовник поглаживал готовые участки рисунка, проверяя, как заживает кожа. Он так и не позволил мне взглянуть на себя, а металлические стены, в отличие от стеклянных в моей комнате, не давали отражения.

Он напевал за работой. Сам по себе голос был приятный, но одновременно с механическим треском иголок контраст получался жуткий. В основном это были хиты прошлых лет: Элвис, Синатра, Мартин, Кросби, порой даже сестры Эндрюс. Странное было чувство, лежать там против своей воли и терпеть, пока он ставил на мне свое клеймо. Хотя альтернативы я тогда не видела. Лионетта говорила, что она опекала всех девушек до тех пор, пока их крылья не были готовы. У меня еще не было возможности исследовать Сад, поискать выход. Лионетта то ли знала, что выхода нет, то ли ее это не волновало – я еще не могла сказать с уверенностью. Поэтому я просто позволила ему закончить этот чертов рисунок. Я не спрашивала, что произойдет, если не подчиниться ему, как-то помешать… Только однажды заикнулась, но Лионетта вдруг побледнела, и я сменила тему.