Тео терпеливо дождался окончания фразы.

— Вообще-то, когда ты попросила меня отпустить его многострадальный палец, я выполнил твою просьбу.

— Ну ещё бы, ты ведь к тому моменту уже успел его сломать, — удручённо произнесла Гермиона и уронила голову, будто силы резко покинули её. Несколько минут она молчала, с трудом сдерживая внезапно подкатившие к горлу слёзы, но потом всё-таки заставила себя посмотреть Нотту в глаза. — Знаешь, Тео, порой я думаю, что твоя истинная страсть — ненависть, а не любовь.

— Это не так, — он покачал головой, глядя на Гермиону с таким выражением, словно видел её в последний раз. Он, конечно, уже понял, что последует за этим разговором, и готов был признать, что никогда ещё не чувствовал себя настолько подавленным. — Теперь ты наверняка не веришь ни одному моему слову, но всё же знай, что я никогда тебе не лгал. И я действительно тебя люблю.

— Ох, Тео... — вымученно простонала Гермиона, бессильно прислоняясь спиной к холодной каменной стене. — Когда любят, то учатся слышать друг друга, учатся уступать, ищут какой-то компромисс. Ты же и пальцем о палец не ударил, чтобы хотя бы попытаться понять меня и принять мой выбор... Такой вот каламбур.

Она тяжело вздохнула, не глядя на него. А он не знал, впервые не знал, что ей сказать, потому что в этот раз она была абсолютно права.

Повисло тягостное молчание. В голове Тео билось лишь одно: уж лучше бы Гермиона ему врезала, влепила хоть десять пощёчин, сделала бы что-нибудь, но не стояла вот так, молча, тихо всхлипывая и всё ниже и ниже склоняя голову перед неизбежностью судьбы, которая была намерена их разлучить.

Гермиона чуть шевельнулась, и Тео отчётливо понял: сейчас она уйдёт. Его охватило острое желание в последний раз прикоснуться к ней, но не успел он и протянуть руку, как уже в следующий миг Гермиона сорвалась с места. Скользнув мимо Тео в открытую дверь, на ходу утирая слёзы, предательски бегущие по щекам, она стремительно скрылась во тьме незнакомого коридора.

Прошло несколько минут, а он всё стоял, отрешённо глядя на каменную стену, о которую она опиралась, но которая уже перестала хранить её тепло, и пытался собраться. Никогда ему не было так трудно взять себя в руки. Никогда и никого он так не жаждал душой и телом наравне; так, словно вся Вселенная вдруг сосредоточилась в одном-единственном человеке, без которого и жить-то не было особого смысла.

Тео чувствовал, как что-то внутри него рухнуло, ощущал себя угнетённым, разбитым... Но вдруг в сознание ворвалась мысль о том, что его главная цель до сих пор не достигнута, что Волан-де-Морт по-прежнему не уничтожен. Она заполнила Тео до краёв, изгоняя все остальные мысли и переживания, не давая ему окончательно сломаться, упасть духом, помогая перенести душевную муку, что он испытывал сейчас... и будет испытывать ещё долго.

Гермиона бежала по тёмным коридорам и лестницам, не разбирая дороги. Глаза застилала пелена, застрявшие в горле рыдания не давали ей сделать вдох, а где-то в груди будто образовался ком, камнем давивший на раненое сердце. Её разрывало от целой бездны эмоций, но самой сильной из всех была нестерпимая горечь: Гермиона буквально чувствовала её неприятный привкус на языке и осадок во рту и — о, как же она жалела в этот момент, что её эмоциональный диапазон далеко не как у чайной ложки!..

Она сама не поняла, как оказалась у портрета Полной Дамы. Из проёма как раз выходили маленькие гриффиндорцы, и Гермиона, едва не задев их, влетела в гостиную. Взгляды сидящих за ближайшим к камину столиком Джинни, Астории и Дина как по команде обратились к ней, но сейчас она была не в силах что-то объяснять, а потому поспешно отвернулась от друзей, взбежала по ступенькам в свою комнату и, хлопнув дверью, упала на кровать, позволяя наконец душащим её слезам вырваться наружу.

Ребята внизу обменялись тревожными взглядами. Дин вскочил.

— Куда ты?

— Пойду поговорю с ней.

— Стой, — Джинни ухватила его за край жилета. — Не надо. Лестница в спальню девочек тебя не пустит, превратится в горку... Да и Гермиона сейчас не в том состоянии, чтобы с кем-то разговаривать. У неё такое было раньше — может, раза два... Ей просто нужно выплакаться, немного успокоиться самой. А потом уже разговаривать с нами.

— Да, но что, если это Нотт её довёл? — не сдавался Дин. — Как же у меня руки чешутся... Если это так, то я ему не завидую.

— Дин, остынь, — одёрнула его Астория, кивая на забинтованный палец. Падма сумела его вправить, но кость ещё не срослась. — Я вижу, до чего «дочесались» твои руки. Мы не хотим совсем тебя потерять. Так что, прежде чем что-то делать, нужно выяснить, правда ли Нотт причастен к тому, что Гермиона вернулась в гостиную вся в слезах...

— Да тут и к прорицателю не ходи — ясно же, что причастен!

— Дин!

— Просто меня убивает это бездействие.

— Меня тоже, — проворчала Джинни, — но я одного не могу понять: как так получилось, что все вокруг знали об отношениях Гермионы с этим мерзавцем, а я нет?!

— Джинни, мы сами узнали только вчера, — вздохнула Астория. — Даже Драко ни о чём не догадывался, хотя он живёт в одной комнате с Ноттом. Видимо, они очень тщательно скрывали свою связь от посторонних.

— Меня, конечно, удивило то, что Гермиона объединилась с Ноттом на зельеварении, но я думала, это потому, что у каждого из них не было своего напарника: Дин-то вызвался помогать Найджелу. И вообще, всё это началось как раз после ЖАБА и выпуска половины нашего курса. Все эти новые пары на зельях, Рождественский бал...

— Вчера Гермиона дала нам понять, что дело не в балу, — заметил Дин. — Не в том, что там ей пришлось с ним танцевать. Похоже, всё началось гораздо раньше.

— Думаешь, тогда, на квиддичном поле? Когда он позвал на бал Падму, чтобы позлить тебя и, главным образом, Гермиону?

— Боюсь, ещё раньше, — задумчиво вставила Астория. — В самый первый день, когда он обездвижил Виктора у класса защиты от Тёмных искусств. Ну подумайте сами, он всегда устраивал целые шоу, кичился своим магическим мастерством и задевал именно тех, кто так или иначе близок и дорог Гермионе — для того, чтобы обратить на себя её внимание, чтобы вызвать сначала ярость, а потом интерес, любопытство, и так далее.

— А он хорошо её изучил, перед тем как начать свои «ухаживания», — горько усмехнулась Джинни. Только так и можно было завоевать нашу Гермиону. Вот упырь! Но, объясните мне, ради чего? Показать всему Хогвартсу, что вот, мол, я не только крутой волшебник, оставшийся практически безнаказанным после всех злодеяний, что чинил здесь в прошлом году, но и тот, кто сумеет добиться расположения героини войны, а после, наигравшись, сделает из неё посмешище и бросит? Как же, сын Пожирателя смерти, мальчик на побегушках у Кэрроу очаровал саму Гермиону Грейнджер, старосту школы и лучшую подругу Гарри Поттера, без которой война вообще могла быть проиграна! А после, продемонстрировав всей школе свою новую зверушку, — Джинни прямо выплюнула это слово, — он выкинул её как ненужный хлам... Ох, гад, он мне за это ответит!

Она резко поднялась, распалившись не хуже Дина несколько минут назад, и теперь пришла очередь Астории удерживать подругу.

— Джинни, пожалуйста, уймись! — они с Дином с трудом заставили Джинни опуститься обратно на диван. — Ты сейчас на взводе, но пойми, что это всего лишь наши преувеличенные домыслы! Да, в стиле Нотта — поступить так с несчастной девушкой, доверившейся ему, но я искренне надеюсь, что всё не так плохо.

— Неужто ты веришь, что в этом негодяе осталось хоть что-то человеческое?!

— Драко верит, — Астория поджала губы. — А я верю ему.

— Ну, тут не поспоришь, — полушутливо, полусерьёзно сказал Дин, разведя руками. — Хотя, справедливости ради надо сказать, что в этом году у меня тоже появились основания верить Малфою; во многом, правда, из-за Падмы. Но что касается Нотта... Мне кажется, он легко мог одурачить всех — Гермиону, Малфоя, даже Дамблдора со Снеггом, которые, как оказалось, настояли на его возвращении в Хогвартс. Кто-нибудь знает, портреты поддаются заклятию Империус?