И вот мы с Шутом уходили из общежития. Снаружи это было обычное серое здание, без балконов, но кто, кроме нас, мог представить, что мы оставляли внутри.

— Зима, — сказал Шут, и мы пошли в поисках счастья. По дороге попался автобус и подвез.

Он остановился посреди деревни. В автобусе было тепло, но мы понимали, что это — временный кров. Из центра деревни в разные стороны вело даже не три, как в сказке, и не четыре дороги, как на перекрестке, а все пять. Мы выбрали ту, которая вела обратно, чтоб поближе к факультету. И к общежитию.

В позапрошлом году мы уже жили здесь, поэтому торопиться не стали, а зашли в шашлычную, где кормили так же хорошо, как прежде, и было пиво без очереди, не считая двух алкоголиков, которые стояли впереди нас, а потом, когда им дали пива, они подливали в кружки вино и водку, и все это подсаливали, чтоб вкусней.

— Моя баба… — говорил один из них.

— Твоя баба… — говорил второй.

— Хорошие здесь люди, — сказал Шут, когда мы пили по второй кружке.

Мы допили пиво; у нас здесь было дело — мы искали квартиру, — поэтому в шашлычной засиживаться не стали, хотя Шуту там очень нравилось. После пива зима уже не казалась такой холодной, а будущее мрачным. Мы повеселели. Я начал фантазировать, что в этом году бросим карты, начнем учиться, заживем по-новому. Двое молодых ученых в глуши, в деревне; в тишине так хорошо заниматься. Мы наверстаем упущенное, засядем за книжки…

— Как выйдет, — говорил Шут. — Давай зайдем в этот дом? Мимо домов, которые выглядели богато, мы проходили быстро; там, где были высокие ворота или не очень высокие, но крашенные в этом году, мы тоже не останавливались; в те дворы, где лаяли собаки, мы тоже не заглядывали. Калитка, в которую мы рискнули зайти, была крашеная, но давно, и заборчик тоже был под стать калитке. Во дворе, правда, оказалась собачка, но маленькая, шавочка какая-то; вякнула разок и затихла. Но хозяйка вышла и пригласила в дом. В сенях было темно, в доме тоже было темновато и прохладно, неуютно.

— Не топила еще сегодня, — сказала хозяйка. — У сестры была. Сесть она не предложила и сама не села. Мы не привыкли к приемам, но с дороги, конечно, и присели б.

— Мы квартиру ищем, — сказал Шут.

— Я так и поняла, — кивнула хозяйка, — а почему ж вы не в общежитии?

— Нам мест не хватило.

— Квартиранты у меня живут вот здесь, — показала она рукой.

Места было мало, но рядом — печка, и стол, и кровать.

— Кровать одна, — заметил я.

— Она широкая, а вы — худенькие, поместитесь, — осмотрела нас хозяйка. — Я вас, ребята, возьму, — добавила она, — будете по хозяйству мне помогать, печку топить да за коровой…

Сколько с нас причитается, мы не спросили, условия нам казались непосильными, мы были не готовы к такой жизни. Когда вышли на улицу, стало легче, как будто избавились от тяжелой работы, которая не по душе.

Мы искали квартиру по всей деревне, не заходили только на ту улицу, где зимовали в прошлый раз. Туда нас не тянуло. Зашли во двор с собакой. Мы расстроились и поэтому специально зашли во двор, где собака.

— Заходите, — сказала женщина и пустила в дом. «Сволочи они или нет?» — стоял в глазах вопрос.

— Вы, ребята, наверное, выпить любите, — спросила она мягко.

— Мы не будем пить, — ответил Шут. Он боялся зимы. Но нас не взяли.

— Нет, ребята, не возьму я вас…

— Не возьмем.

— Не нужны квартиранты.

— Не принимаем.

— Чего ж, живите, вот комната, — предлагал дед с палкой. Не верилось, что можно будет жить здесь: слишком запросто дед предложил место; и палка у него была какая-то чересчур крепкая. Комната была как раз для нас — кухня — три на два — маленькая, светлая.

— А сколько платить? — догадался спросить Шут.

— По двадцать пять рублей, — сказал дед. — У нас летчик с женой жил, так они по двадцать пять платили.

«Керенками?» — хотел спросить я, и напрасно не спросил.

— Летчик, летчик-самолетчик, Научи меня летать, — напевал Шут.

Придет весна, и над городом зависнет солнце, еще полусонное, но уже теплое, и покажется, что люди хотят тебе добра. Много всякой ерунды покажется, все равно, как после кружки пива. Сольются мир реальный и мифический, то есть вымышленный, то есть придуманный. Конечно, люди живут друг для друга, вернее, хорошо бы так. Утопический роман, утопические мысли, утопические души. Куда идешь ты, Шут, в этой деревне, где метет снег? Мир такой большой и круглый, и ходи — не ходи — вернешься обратно. Это развитие — по спирали, а дорога — по кругу.

Дорога привела нас в шашлычную, мы пили пиво, то есть катились вниз, и катиться было легко, и потеплело, и нам чудилась весна.

В этот день квартиру мы не нашли, но где-то переночевали. Человек всегда где-то ночует.

— Жить негде? — с сочувствием спросила бабушка.

— Да. Мы студенты. Мы квартиру ищем.

После слов Шута она закивала головой, но беспокойство с лица не сошло. У нее всегда было такое лицо.

— Кто там? — спрашивала она, когда мы приходили поздно, а потом отворяла дверь; и мы видели ее лицо. Оно было таким, как будто идет война или случился голод. Однажды я пришел один.

— Кто там? — спросила бабушка. Я ответил, она открыла, подняла голову вверх: