– Нет, бомба автоматически отделяется на высоте девяти километров и планирует на цель самостоятельно. – Баум подумал и добавил: – Самолет как раз будет выходить из пикирования.

– Мы его увидим?

– Что?.. Нет, только на экране радара.

– Хорошо. Как далеко эпицентр?

Баум ухмыльнулся одной половиной лица.

– Триста километров. По расчетам, сейсмические волны от бомбы образуются только поперечные, пойдут в глубь земли, а к нам придет один-два балла, пустяки.

– Я не о том, – буркнул Каудери, недовольный, что позволил посторонним усомниться в собственной храбрости. – Жаль, что ничего не будет видно с вышки.

– Мы все увидим на экранах. – Баум пустился в объяснение тонкостей работы систем контроля, но в это время инженер оповестил:

– Самолет над целью! Ноль с момента пуска!

– Один, два, три… – начал отсчет оператор за пультом…

На счете «тринадцать» черная равнина на экране вдруг встала вертикально, в месте падения супербомбы поднялся гигантский черный столб, окутанный странной светящейся сеткой. Это были электрические разряды. Вздрогнул пол центра управления, динамики донесли страшный вопль потревоженной взрывом атмосферы.

Экраны погасли один за другим, динамики смолкли, и в наступившей тишине люди услышали отдаленный подземный гул, последовавший за первым толчком. А затем снова качнулся пол зала, новый мощный толчок расколол пульт и стену напротив, и началось светопреставление!

– Ничего не понимаю! – кричал, стоя на коленях у пульта, генерал Баум. – Мощность бомбы мизерная, такого эффекта не должно было быть!..

– С базы передают – там творится нечто невероятное! – вторил ему оператор связи. – Рушатся дома, землетрясение силой до десяти баллов!

В зал ворвался полковник охраны.

– Все наверх, живо! Господин генерал, надо немедленно покинуть пост! Здесь нас задавит в два счета, не поможет и двухметровая броня!

– Они передают – землетрясение распространяется по всей Америке! – рыдал сквозь грохот ломающихся конструкций и бьющейся аппаратуры связист. – Города погребены под обвалами, идет цунами… Все, нет связи!

– Этого не должно было быть, не должно! – причитал генерал Баум, ползком направляясь к шахте лифта. За ним, цепляясь за неровности пола, потянулись объятые ужасом операторы и инженеры, в глазах которых росло безумие.

«Не должно!» – подумал Каудери, хватаясь за протянутую руку полковника. Он вдруг вспомнил когда-то прочитанный им доклад ученого-эколога Артура Блисса на ассамблее ООН по вопросам охраны экологической среды. «За последние тридцать лет, – докладывал Блисс, – увеличилось не только количество землетрясений, но и их сила и соответственно ущерб, наносимый человечеству. Замечена тенденция роста количества землетрясений из года в год, и невольно напрашивается вывод – не связано ли это с деятельностью человека?»

Вот и ответ.

Каудери смотрел на единственный уцелевший экран, на котором ворочались жуткие багрово-черные тени: землетрясение словно нарочно пощадило его: мол, смотрите, что вы натворили. Генерал не мог отвести взгляда.

Реакция природы на нашу «цивилизационную» деятельность когда-нибудь должна была превысить безобидный уровень. Мало мы ее били, кромсали, резали и рвали своими взрывами? Ядерными, термоядерными, нейтронными, лазерными… А теперь и гравитационными! Последняя капля… Надо же, как «удачно» подобрали яйцеголовые название испытаниям – «Терпение»! Вот и лопнуло терпение природы… Господи, неужели это конец?!

Зал разорвала еще одна трещина, и генерал Баум с воплем исчез в ее алой глубине вместе со свитой. Та же участь постигла и полковника безопасности вместе со взводом охраны.

«Все кончено. Все!..» – Каудери в оцепенении смотрел, как сближаются стены. Со всем миром покончено! Происходит очищение цивилизации!.. В огне и разгуле стихий родится новый мир, который, возможно, будет счастливей… Что ж, тем лучше, не надо теперь постоянно ждать конца света и мучиться этим ожиданием. Права была жена, предупреждая, что вся жизнь военного эксперта – ожидание конца…

Все, ждать больше нечего!

Отколовшаяся от стены плита придавила генерала к полу, и он закричал…

…и почувствовал, что его трясут за плечо. Он открыл глаза и увидел над собой испуганное лицо жены.

– Проснись, Генри, что с тобой?

– Я… кричал? – вяло спросил Каудери, возвращаясь к действительности из кошмарного сна. – Который час?

– Три часа ночи.

Генерал откинул одеяло и сел в кровати, через пижаму помассировал сердце, посидел, глядя на выключенный ночник.

– Опять снилось, что я на полигоне, – пробурчал он наконец. – На испытании бомбы… будь она неладна!

– Но ведь ты же отказался от инспекции. – Успокоенная жена присела рядом, кутаясь в плед.

– Отказался, – усмехнулся Каудери. – И в результате я – генерал в отставке. Разве это меняет дело? Кто-то другой в это время… Кстати, который час, ты сказала? Ага, вот мои часы, упали… Так, пять минут четвертого. А в три вылет… сейчас самолет над пустыней… Дай бог, чтобы ее терпение оказалось беспредельным!

– Чье? – не поняла жена. – Чье терпение?

В тот же момент слабо дрогнул пол комнаты, качнулась и упала с тумбочки ваза с цветами.

– Что это?! – шепотом спросила жена.

– Что? – глухо повторил генерал и вдруг с ужасающей отчетливостью представил себе, как за тысячи километров от Индианаполиса, в центре черно-оранжевой пустыни вырастает ослепительно белый, с желтым, смерч и голубизна неба сменяется багрово-черной, грохочущей, ядовитой для всего живого мглой…

Этот парень привлек внимание Устюжина едва ли не с первого своего появления в зале. За двенадцать лет тренерской работы Устюжину пришлось повидать немало болельщиков волейбола – игры красивой, зрелищной и элегантной. Он видел разные лица: заинтересованные, радостно увлеченные, спокойные, иногда скучающие или откровенно равнодушные – у случайных гостей, и все же лицо юноши поразило тренера сложной гаммой чувств: оно выражало жадный интерес, напряженное ожидание, горечь и тоску, мерцавшую в глубине темно-серых внимательных глаз.

Юноша приходил на каждую тренировку сборной «Буревестника», появлялся в зале обычно за полчаса до начала и устраивался на верхней смотровой галерее зала, стараясь не очень привлекать внимание. Опытный глаз Устюжина отметил его рост – метра два или около этого, широкие плечи, длинные руки, и у тренера даже мелькнула мысль проверить юношу на площадке, однако с началом каждой тренировки он забывал о своем желании и вспоминал только после очередной встречи с поклонником волейбола, не желавшим, судя по всему, чтобы его замечали.

Через месяц Устюжин так привык к этому болельщику, что стал считать его своим. Случай познакомиться с ним пришел в руки неожиданно.

В субботу, отработав с женской сборной «Буревестника», Устюжин заметил своего заочного знакомого у выхода из зала и подошел:

– Здравствуйте, давайте знакомиться: Устюжин Сергей Павлович, тренер. Вас заметил давно, с месяц назад. Студент?

Юноша, ошеломленный появлением незнакомого человека, кивнул:

– Медицинский, второй курс.

– А на вид вам больше двадцати.

– Двадцать шесть. Я работал, потом поступил…

– Ясно. Как вас звать?

– Иван… Иван Погуляй.

– Знаменательная фамилия. – Устюжин усмехнулся, продолжая изучать парня. Теперь, стоя рядом, он понял, что недооценил его рост. Пожалуй, два десять – два пятнадцать, прикинул он с долей удивления. Неплохо! И все же чего-то ему не хватает… и взгляд у него напряженный, будто он боится… Чего?

– У меня предложение, Ваня, – продолжал тренер. – У вас идеальное сложение для волейбола. Не хотите заняться волейболом? Может быть, вы станете…

Устюжин замолчал, увидев, какое впечатление произвели его слова на молодого человека.

Лицо того побледнело, потом жарко вспыхнуло – до слез, губы дрогнули, раскрылись, напряглись.