Как же тяжело мне оставаться собой.

Как же тяжело мне оставаться.

О, Стайлс! – поприветствовал меня давний приятель Джон, пропуская в свою маленькую комнату. – Сколько лет тебя не было в наших райончиках? Чувак, твоя старая семейка уже заждалась тебя здесь сто гребаных лет.

Я улыбнулся уголками губ и быстро стянул с ног стоптанные в клочья кроссовки.

В однокомнатной квартире в самом неблагополучном районе Лондона воняло шлюхами и водкой. Оборванные обои свисали с желтых стен, на которых безучастно красовались замудренные граффити самых ярких расцветок. В проходе валялось ажурное белье черного цвета, какие-то смятые доллары, перекошенные жалюзи, через которые пробивался последний солнечный лучик. Повсюду разбросаны шприцы, стринги, позабытые грязными девицами, использованные противозочатки, иголки, диски с айпадами, грязные тарелки с остатками тухлой, прилипшей к ним пищи.

Узнать дом Джона не было большой проблемой.

Я медленно вошел в просторную комнату и склонился над темным аквариумом, в котором бедная рыбка Джей-Джей уже давно валялась на спинке и почти не двигалась. В аквариуме плавали кусочки кошачьего корма, скорлупа от яиц и кожура от семечек.

Мы будем помнить тебя, Джей-Джей. – постучав пальцем по аквариуму сказал я и вновь выпрямился.

Джон встал посреди прохода и облокотился о дверной косяк, щурясь от пробивающегося света. Темная челка парня была зализана назад, на руках красовалась парочка новых татуировок, наверняка набитых в каком-нибудь конченом подвале, на ярко-голубых венах выпирали набухшие жилы, будто томясь в ожидании очередной дозы.

Как Джессика? – не придумав ничего лучше, спросил я, усаживаясь на стоптанный грязной обувью диван. – Что-то ее не видно.

Залетела, сучка такая. – хрипло ответил Джон, прикуривая сигарету и отшвыривая спичку во все тот же аквариум. – Я сказал ей, чтобы она проваливала нахуй с моей квартиры. Еще мне мелких нервотрепов здесь не хватало.

Усмехнувшись и понимающе кивнув головой, я скрестил пальцы друг с другом и посмотрел перед собой. В искрящуюся розетку был воткнут черно-белый телевизор, вокруг которого валялись диски. Господи, и где он отрыл такой телевизор?

Ебаное ретро.

А ты надолго сюда? – как бы невзначай поинтересовался приятель, наконец-таки оторвавшись от стены. – Ничего личного, Стайлс, одна проблемка в том, что я сегодня в клочья ублевался.

Я сщурился и недовольно сморщился, резко переведя взгляд на обдолбанного Джона.

Нет, друг, я на пару минут, не грузись. – Я встал с дивана и раскрыл темный пакет, судорожно доставая оттуда смятую в полиэтиленовые пакеты травку.

Это что блять такое?! – на повышенном тоне взорвался Джон, хватая набитые пакеты себе в руки.

Я привез тебе все, что сполна не принадлежит мне, дружище. – спокойно ответил я, отшвыривая темный пакет в сторону. – Оставь все бабки, что я отдал тебе за эту хуйню, на аборты твоих девочек. Они тебе пригодятся.

Какого хуя ты мелишь?! - с новой силой взорвался Джон и крепко сжал травку в пальцах. – Ты хоть понимаешь, от чего ты отказываешься, Стайлс?

Вполне. – спокойно ответил я, в упор посмотрев на Джона. – Я отказываюсь от этой дряни на всю свою оставшуюся жизнь, в этом я тебе клянусь.

Моему спокойствию можно было позавидовать, совсем маленькие капли морфия в жилках заставляли держать себя в руках и находится в самозабвении. Хотя я и отказался от наркотиков, я не отказался от капель до этого момента. Именно они помогли мне сдержаться.

Какая сука тебя укусила? – процедил тот сквозь зубы и начал распаковывать пакеты.

Еще не кусала.

Ты, должно быть, влюбился, придурок?

Скорее, возненавидел так, что все это уже осело поперек горла. – хрипло ответил я и вышел в коридор, склоняясь над кроссовками. – Необходимо, чтобы это чувство прошло. И тогда я сделаю широкий шаг вперед, мой милый друг, потому что любовь – это сильное чувство, а жить с ненавистью – это, сука, совсем не для меня.

Джон вылетел пулей за мной в коридор и в мгновение взорвался, накинувшись с кулаками на ближайшую стену.

Ну и что! Что ты теперь будешь делать без травки, идиот!? – он принялся боксировать в стену, разбивая посиневшие костяшки в кровь. - Забьёшься в угол!? Начнёшь ухаживать за этой сучкой, чтобы понять, что все взаимно!? Ты должен оставаться собой, вернуться к нам, ведь ты же клялся, что мы твоя семья! Ты должен делать все, что умеешь, причем здорово, и выслать нахуй эту бабу. Ты ведь сильный, Стайлс. – на глазах Джона появились слезы.

Укуренный мудак.

Я сказал, что ты сильнее всех. И тебе лучше стать таким, пока ты не ушел из этого дома.

Ты несешь хуйню. – всем тем же спокойным голосом ответил я, зашнуровывая кроссовки. – Любить – это охуенно. Это прекрасно. Я никогда этого не ощущал, и вот оно, наконец-таки – это сладкое чувство, когда у тебя вены тянет не от ожидания в них иголки, а от ожидания момента, когда ТВОЯ, мать твою, девочка, прикоснется к ним. Вот от этого их тянет, Джон, а ты проебываешь себя в этом свинарнике, и знаешь что? Держись до конца, парень, а я потихоньку съебываю отсюда. Я желаю тебе не согнуться в этой дряни. И себе я желаю того же.

Не дождавшись ответа, я вылетел из квартиры и быстро спустился с лесенок, мигом усаживаясь на переднее сидение своей машины.

Машина с визгом отъехала с парковки и я свободно выдохнул в окно, глотая ртом холодный воздух. Воздух, в котором уже не чувствовалась осень.

Отказаться от наркотиков было самым смелым решением, от этого решения дрожали коленки и учащенными импульсами отбивалось сердце.

Полюбить Дейвидсон было самым заветным желанием, и даже не решением. О нашей встрече… Что там говорить - я ждал ее так, как ждут стихийных бедствий. В мыслях я был уверен, что неделя – это слишком мало. Прожив третий день без нее, я понял, что это даже больше, чем просто «много». Эта необъяснимая тоска и полнейшее разочарование, тяжелые вздохи и, будь они прокляты, бессонные ночи, в которые я терял столько времени, которое я бы мог провести с НЕЙ, оттягивались с каждой минутой.

Когда была она, мне не нужно было никакого Бога.

И хотя я старался не думать о Дейвидсон, моя любовь настойчиво впивалась когтями в мое сердце. Я целовал ветер, дувший в ее сторону.

Я произносил ее имя, когда был один.

И с каждой минутой я понимал, что люблю ее все сильнее.

Гарри, Найл звонил. – ухватившись за живот повеселевшим голосом сказала Джемма, когда я вошел в свой дом. – Он просто хотел передать, что все нормально. Эм.. ты правда просил звонить его каждый день, чтобы говорить о том, что все нормально?!

Улыбнувшись в пустоту, я еле заметно кивнул головой и подмигнул Джемме.

Да что с тобой в конце концов! – рассмеялась та, передразнивая мое коронное подмигивание. – Как ты так делаешь?

Молча, девочка, молча. – я щелкнул сестру по носу и чуть ли не припрыгивая вошел в кухню, где на всю катушку орал включенный телевизор, а в духовке выпекался слоеный пирог.

Мама стояла в фартуке, и не отрываясь смотрела телевизор, повторяя за ведущим какие-то странные движения.

Это че еще за…?

Ты мешаешь! – пшикнула она на меня, продолжая крутить головой во все стороны. – Это упражнения для похудения для тех, кто много времени проводит на кухне.

Мое лицо, скорее, напомнило то, когда человеку внезапно дают кирпичом по затылку и он стоит так, не понимая, что только что с ним произошло.

Прости, для чего? – поинтересовался я, оторвав от стоящих на плите булочек маленький кусочек.

Джемма, заметив это, со всего маху врезала мне по руке, недовольно нахмурившись.

Прости-прости. – затрепетал я над ней как над ребенком, махая руками из стороны в сторону.

Гарольд, бога ради, ты помолчишь?! – нахмурилась мама, наконец-таки оторвав свой взгляд от телевизора.