Дзэн — это установление абсолютной свободы и незыблемости закона. Но повиновение ограничено, свобода — нет. Дзэн утверждает, что если лошадь в одной стране ест траву, желудок коровы в другой — наполняется. Это правда, поскольку я — это лошадь, корова и трава одновременно, но здесь мы имеем дело определенным мошенничеством, поскольку тот факт, что — это я, является иным, более сильным фактом, чем то, что — это корова или кокосовый орех. Если я утверждаю, что предо мной стена, — все в порядке, но если я говорю, что стены нет и пытаюсь пройти сквозь нее — я оказываюсь в палате для умалишенных.

Таким образом, нам следует признать, что, помимо дзэна, существует субстрат факта, грубого факта, и перестать делать ид, что благодаря левитации, — силе воли, передаче мысли, поэтическому созерцанию или мистическому экстазу мы можем этим фактом пренебречь. Дзэн может освободить нас от страха смерти (хотя, должен ли — это другой вопрос), но неизбежный час" неминуем. Мы живем во времени, мы живем вне времени, и это одно и то же, но также и нечто разное время — это наша единственная возможность жить в вечности.

Согласно буддизму и Беркли[20] все находится в сознании, но это утверждение не есть окончательное решение вопроса, нельзя выкопать камень из его существования… но в то же время нельзя сделать так, чтобы он перестал существовать с помощью одного только усилия мысли. "Нет хорошей или плохой вещи, только наша мысль делает ее таковой". Это правда, но в то же время мы не можем сказать: "Камня нет, или он не чествует, и лишь только наша мысль дает ему существованиe", по крайней мере, в том случае, когда речь идет о нашей божественной мысли. Если бы было сказано, что камень существует в сознании Бога, в Дхармакайе, это лишь означало бы, что в сознании Бога есть мысли, которые никто не может помыслить.

Дзэн совершает ошибку, говоря на двух языках и не делая различия между ними. Первый — это язык науки, язык (не) здравого рассудка. Когда мы устали, мы отдыхаем, когда голодны — едим. Собака обладает природой будды. Это язык мира отношений. Другой язык — это парадокс, нонсенс, мистика. Собака не обладает природой будды. Это язык мира абсолюта.

Третий язык — это настоящий язык дзэна, язык поэзии, он одновременно относительный и абсолютный. Мы говорим: "У меня камушек в правой руке"; дзэн может добавить: "У тебя (также) не-камушек в правой руке" или "У тебя также камушек в (пустой) левой руке", но это не есть, собственно говоря, язык дзэна, поскольку он не имеет ничего общего с поэзией. Суть дзэна в просветлении. Это рассудительно и научно. Но если мы скажем (помня, что просветление — это иллюзия): "Суть дзэна в иллюзии", то это будет все еще только половина правды, парадоксальная половина. Предположим, что дзэн должен заявлять, что "суть дзэна в просветлении" только в том случае, если слушатель или читатель заранее предупрежден о том, что это значит: "Дзэн есть (также) иллюзия" или "Дзэн есть просветление и иллюзия, ибо это две разные вещи, и одновременно — одна и та же". "Дзэн не имеет концепции Бога" должно означать: "Дзэн имеет (также) концепцию Бога". Далее, обычное утверждение может быть для говорящего или же слушающего поэзией — и наоборот: поэзия, если неверно понята, превращается в обычное утверждение или того хуже.

Различные ипостаси Бога, теория эволюции, доктрина первородного греха и нигилизм более привлекательны, чем эта религиозная мания величия, это космического масштаба самомнение. Учителя дзэна не имеют никаких сомнений относительно (интерпретации) своего опыта.

Христианин не сомневается в совершенстве Христа или в благих намерениях божества. Но когда Христос на кресте сомневается в любви Бога, и Хакуин выказывает сомнение относительно просветления Чжен-до, который так громко выл в состоянии агонии, — я в них не сомневаюсь. В конечном итоге, ответ дзэна на высказанные выше критические нарекания точно такой же, какой дает католическая Церквовь. Все противоречия, уродства, весь абсурд, вся безнравственность и тривиальность взаимоотношений человека и Бога являются "сакральными". Однако, любая критика в адрес дзэна содержит в себе иную дихотомию, которую мы должны преодолеть. Существует внутреннее противоречие в самой идее дзэна, поскольку дзэн — это не только снятие противоречия, но также и отрицание тождественности. Говоря проще, дзэн проживает жизнь и тем самым разрешает вопрос ее смысла. Но, будучи человеческими существами, а не только лишь животными, мы должны делать жизнь более понятной, и это становится причиной того, что мы проживаем свою жизнь (и, поступая так, делаем ее более ясной). Благодаря этому, размышлять о дзэне, критиковать дзэн (дзэн как таковой, а не все сопутствующее ему и искажающее его), выявлять его недостатки, проклинать его — все это тоже дзэн. Истина — это творение, а не открытие. Временами, когда я смотрю на свою собаку Гуппи, очень умную собаку, я думаю: как интеллигентно она выглядит — в глазах человека! Дзэн подобен Гуппи.

Остается сказать о дзэне еще одно, последнее и самое трудное. Так же, как и греческое искусство, будучи недостижимым образцом совершенства, роковым образом тяготеет над европейским искусством, и так же, как музыка Баха делает излишними, поверхностными или искусственными всех последующих композиторов — так и китайский дзэн стал причиной того, что более поздний религиозный вариант дзэна кажется подражанием. Но это еще не то, что я действительно хотел сказать. То, что осуществляется посредством своего собственного бытия, препятствует своему собственному существованию. Все настоящее, действительно настоящее — это то, что, собственно, и должно обрести существование — дзэн, который еще не стал ДЗЭНОМ. Можно сказать, что дзэн в определенном смысле осуществился в достижениях Хуэй-нэнга, Лин-цзы и т. д. Дзэн как религия далее невозможен в гораздо большей степени, чем буддизм или христианство, за исключением определенного рода повторений, которые могут быть дзэном, но не ДЗЭНОМ. Из-за этого, собственно, дзэн окрашен определенной дозой безнадежности и нигилизма, поскольку мы не желаем себе повторения открытий других людей, стремимся быть первыми, кто вышел на чистые и спокойные воды. Арнольд[21] говорил:

Это правда, но мы — лишние люди других времен, не желаем прекрасной судьбы. Человек желает того, что невозможно, желает только потому и только в том случае, если это невозможно. Это подлинные мелодии и звуки, которые привносят меланхолию во всю нашу жизнь. Мы должны творить ДЗЭН и погибать при этом.

Чиоки обратился к Хьякудзо: "Ученики хотят познать Будду, чем является Будда?" Хьякудзо ответил: "Это точно так же, как ехать на воле и искать его". "А что будет после того, как мы это узнаем?" — спросил Чиоки. Хьякудзо ответил: "Это будет так же, как ехать на воле и возвратиться на нем домой". "Как можно это ухватить, сохранить и всегда следовать этому?" — спросил Чиоки. "Это так же, как пастух, у которого есть палка, и который стережет вола, чтобы тот не уничтожил рисовые поля других людей", — ответил Хьякудзо.

Это как молоко для младенцев, и с большой натяжкой его можно назвать дзэном, скорее более мягкой версией буддизма.

Однажды слуга-монах рассыпал рис. Увидев его, вороны разлетелись. Йошу сказал: "Когда вороны тебя видят, они разлетаются, почему так?" "Они меня боятся", — ответил монах. "Что это значит?", — спросил Йошу и сам себе ответил: "У тебя убийственный дух".