Свой третий шанс Настя решила ни в коем случае не упускать, к тому времени в её голове действительно закончились всякие искания и сложилась устойчивая определённость, чего и от кого она хочет. Более того, Настя на самом деле любила Фёдора, он оказался ей нужен, может, более, чем она ему, это был чуть ли не первый мужчина, с которым они жили вместе, т.е. между ними сложились почти семейные отношения, воспринимавшиеся ею столь по-новому, что первоначально возникла готовность удовольствоваться лишь этим, поскольку рядом с ним любая женщина ощущала спокойное удобство, когда не надо никому ничего доказывать, не надо никому ни в чём соответствовать, не надо принимать серьёзные решения, только, что приготовить на обед или куда сходить на выходные, которые тот вполне ей доверял. Каким Фёдор представал в её глазах, не ясно, быть может, несколько пассивным, но добрым, однако по здравому размышлению (и именно по здравому), Настя готова была идти за ним куда угодно, поскольку прекрасно понимала, что такой человек глупостей не наделает. При первой их встрече ей посему-то особо понравилась его ничем не примечательная внешность, выгодно оттенявшая её собственную, и более всего несколько безвольный подбородок, чуть-чуть как бы вдавленный, со слегка наплывшим вокруг жирком, который предавал немного детскости лицу, так что с ним она чувствовала себя очень уверенно, иногда почти заносчиво, но с мягкостью и наивностью, которые умела изобразить весьма искусно. Однако на фоне благоприятных взаимоотношений в течение четырёх лет их совместной жизни о свадьбе речь так ни разу и не зашла, от чего у неё временами складывалось впечатление, будто Фёдор просто позволяет ей находиться рядом с ним. Сие было крайне обидно, но мысль эту Настя гнала от себя под предлогом её несерьёзности, уверяясь тем, что тот никакого повода так думать, ни словом, ни делом, не давал, и в конечном итоге пришла к выводу, что всё в её руках, а он, видимо, будет просто не против. Насчёт детей можно было не сомневаться: сами они никогда этого не обсуждали, но соседи на второй год их совместной жизни рассказали достоверную сплетню о том, что со своей бывшей женой Фёдор расстался после того, как у той случился выкидыш. Эта печальная история, кстати говоря, научила Настю осторожней относиться к разговорам о браке, между тем породив у неё почти материнскую снисходительность, что вполне соответствовало её характеру. В общем и целом их отношения ей определённо нравились, правда, до тех пор, пока подспудно не возросло неопределённое желание чего-то много большего, а, поскольку она почему-то смотрела на всё гораздо проще, чем Фёдор, то и решения принимала быстрее и импульсивней, безо всяких околичностей.
Придя в этот день домой как всегда раньше него, она с рваным беспокойством, усиленно громыхая кухонной утварью, поскольку к ужину ничего не было готово, стала размышлять, почему он в последние дни так спокойно весел. Плохим ей это поначалу не казалось, просто чем-то подозрительным, да и не сознательно, на уровне ощущений, ничего подобного Настя за ним ещё не замечала. С Фёдором иногда случалось так, что перемены в его настроении неожиданно сказывались на настроении близких, чаще всего противоположным образом. Может, все так привыкли к ровности его обхождения и ощущали в переменах подвох, может, от него ничего хорошего уже просто не ждали, несмотря на безобидную внешность, а, может, он незаметно заражал всех своей мнительностью, которую, на самом деле, редко и сам испытывал. Так или иначе, но сомнения в её душе зародились и весьма основательные. Сначала Настя предполагала, что он просто доволен тем, как позавчера неожиданно для себя отдохнул, но подобная весёлость должна была пройти на следующий же день, однако не прошла, это объяснение отпадало. (Между прочим, она и подумать не могла, что походы по ночным клубам кем-то в принципе не могут считаться за отдых.) Ещё более насторожило её то, что он начал чаще обычного делать ей комплименты, как хорошо она выглядит, как у неё всё получается и т.д. и т.п., и что при этом на лице у него играет самозабвенная улыбка. Вообще-то такому надо радоваться, ведь после нескольких лет совместной жизни, когда секретов никаких не остаётся, подобное не часто услышишь, однако этими доводами Настя себя не беспокоила, не по глупости, конечно, они ей почему-то и в голову не приходили. Хоть она и считала, что неплохо его изучила, но сейчас по некой неведомой причине всё-таки не могла понять, в какую сторону он переменился, и под конец стала подбираться к самому плохому, на что только была способна, причём делала это с такими досадой и раздражением, не терпя любых возражений, будто открыла очень глубокую и столь же неприятную для себя истину, совершенно не желая с ней расстаться.
«Может, он мне изменил? А с кем? У него секретарша на работе красивая, кажется. Но это было бы просто верхом пошлости! не стал бы он такими глупостями заниматься. Хотя кто его знает? А, может, с этой, с Семёновой? Они будто нарочно стараются не говорить друг с другом на людях. Но это ж бред, да и когда бы он успел? Он их обоих на дух не переносит. А, может, он ненавидит именно его? Кажется, он действительно как-то странно на неё смотрит, особенно украдкой, это заметней больше всего, – Настя ни коим образом не желала останавливаться в своих абсурдных предположениях и продолжала. – Может, у них уже всё решено, и он ждёт, когда те разведутся? А на кой чёрт ему двое чужих детей, он, кажется, их и не видел ни разу? Так, наверно, она и не собирается разводиться, да и он, наверняка, не хочет, чтоб она разводилась, а я так, для отвода глаз, – она крайне увлеклась, – ведь не случайно же мы почти неделю не… а как раз после того, как сходили с Семёновыми…» Она пыталась не договаривать, но всё казалось таким очевидным, что её вдруг больно укололо самолюбие, щёки загорелись, половник задрожал в руке, в глазах потемнело и в них навернулись слёзы. Для чего-то, понятного лишь ей самой, она довела себя почти до истерики, однако через несколько мгновений всё-таки справилась с эмоциями – давно уж не девочка. Гаже всего было не чувство оскорбления от факта измены, а от того, с кем, как полагала Настя, та произошла, и именно это обстоятельство мало-помалу стало убеждать её в абсурдности самого предположения, которое она в конце концов отложила, но так окончательно от него не избавилась. «Да кому он кроме меня нужен?» – собственно, этим размышления по данному поводу и закончились. Приблизительно в таких чувствах застал её Фёдор, возвратившись с работы, однако она и вида не подала, не показала и следа своих переживаний, лишь, быть может, держалась чуть холоднее обычного, чего он, впрочем, не заметил. Он был увлечён новыми ощущениями и переключиться на что-либо другое посчитал бы за унизительнейшее насилие над собой. Сколь-либо сходных с ней мыслей Фёдор не обдумывал и держался, так сказать, на другой волне, не предчувствуя никаких внешних перемен в жизни.
23.04 Засыпая вчера вечером, с некоторым сожалением, даже досадой полагал, что сегодня утром всякий оптимизм рассеется и вернётся назойливое уныние, однако же нет, всё то же спокойное равновесие, ещё больше веселящее, чем прежде, и не хочется заниматься каким-то анализом. Впрочем, всё-таки стоит, ведь завтра будет новый день, и кто знает, что он принесёт, так что от сегодняшнего должен остаться какой-нибудь след. А след этот очень даже претенциозный. Я могу дерзнуть на мысль о том, что испытываемое мной состояние есть ни что иное, как счастье, если оно вообще бывает. Пусть глупое и кратковременное, быть может, совсем неуместное, но это именно оно. Что ещё можно к этому добавить? Описание такого состояния кажется чем-то нелепым, настолько это действие расходится с его содержанием, однако стоит попытаться и… и сразу смириться с тем, что ничего не выйдет. Во-первых, присутствует ощущение, будто всё вокруг бьётся в одном ритме с твоим сердцем; как сие объяснить, не знаю, но ей-богу бьётся. Ещё складывается впечатление, что ты способен на все предметы и события воздействовать лишь усилием воли, и это во-вторых. Конечно, оно является следствием первого обстоятельства, как бы говорящего, что моя воля им соответствует, но временами можно потешить себя и такой иллюзией. В-третьих, многие вещи, очень мелкие и незначительные, стали мне решительно безразличны, что имело место и ранее, однако теперь развилось до полного ими пренебрежения. Вот и получается, что счастье есть не что иное, как согласие всего, по крайней мере, значимого с самим собой, чем покамест я и наслаждаюсь.
