Разумеется, в том возрасте, в котором я пребываю, с такой неопределённостью внутри наряду с определённостью в жизни можно было бы вполне смириться, но мне никак не получается побороть неясное стремление, тоску, что ли, к чему-то, чего я ещё не знаю, по чему-то, чего никогда не видел, но смутно ощущаю непререкаемое родство, разрешение всех противоречий, мнимых и явных, где можно найти если и не покой, то хотя бы твёрдое основание, на котором стоит строить свою дальнейшую жизнь. Это и есть исходный пункт. Быть может, он и похож на бред, которым щекочут себе нервы по невежеству, но для меня его содержание вполне реально, предметно и отзывается в каждом уголке души.
Странное дело, глядя на исписанный лист, всё становиться проще, легче, непритязательней, так что на сегодня, пожалуй, хватит.
– Слышишь? Иди уже спать, – донеслось из спальни. Звук будто выбежал из тёмной комнаты как резвый ребёнок и вдруг сильно ударился о свет настольной лампы. Фёдор немного вздрогнул и тут же вышел из задумчивость, т.е. вырвался почти насильно. Пару секунд он озирался вокруг испуганным, непонимающим взглядом, чего-то искал, потом протёр глаза и, наконец, ответил:
– Сейчас, Настюш, иду.
Среди лёгкой тишины было слышно, как снаружи на подоконнике возилась птица, готовясь к своему временному ночлегу, чему он неожиданно и искренне удивился, приподнял брови, вытянул уголки губ вниз, сделал незаметное движение, чтобы подойти и согнать её, будто она вторглась в его жизненное пространство, беспардонно и слишком непосредственно, своим хлопотливым беспокойством, однако сдержался или, возможно, просто поленился.
– И чем ты там занимаешься? – опять послышалось из спальни, но на этот вопрос не ожидался какой-либо ответ, который и не последовал.
Фёдор просидел ещё некоторое время, катая в задумчивости по столу ручку с неприятным звяканьем и поминутно ёрзая в кресле, казалось, ему хотелось провести так всю ночь. Он не испытывал желания остаться одному, ему хотелось ещё хоть несколько мгновений не переступать грань между эфемерной, мимолётной сладкой опустошённостью и обыденной жизнью, в которую он всегда успеет вернуться и которая невинным, но весьма неприятным образом давно отягощает его. Наконец, Фёдор встал и нехотя пошёл спать.
– Чего ты так долго? на работе опять что-то срочное? – Настины глаза отчётливо виднелись в темноте.
– Ну и засыпала бы без меня, – Фёдор небрежно отстранил её руку, – зачем же ждать?
– Да уж привыкла, что тут теперь? Ладно, не хочешь – как хочешь, – она отвернулась и почти сразу заснула.
Сам того не замечая или делая вид, что не замечая, Фёдор нравился женщинам, и не девушкам, а именно женщинам. Хоть он не отличался примечательной наружностью или исключительным умом, зато казался мягким, добрым, щедрым, и нужно было прожить с ним довольно много времени, чтобы понять, что всё это, на самом деле, ни коим образом не является чертами его характера, но лишь ритуалом, который тот пытается прилежно исполнять только постольку, поскольку так живётся гораздо проще.
Познакомились они с Настей года четыре назад, три года вполне благополучно живут вместе. Как получилось, что она переехала к нему, Фёдор уже толком не помнил, помнил лишь неприятную ситуацию, по словам его подруги, материального характера, сложившуюся с её тогдашней съёмной квартирой, то ли повышение аренды, то ли снижение её заработка, после которой он сам и предложил переехать к нему, что оказалось даже удобней, ведь к тому времени у них сложились если не семейные, то довольно устойчивые отношения, и противиться им было бы почти неправдоподобно. Вместе с тем, никогда за те годы, что они прожили вместе (и это, пожалуй, было главной отличительной чертой их пары), Фёдор и Настя так ни разу не попытались напрямую выяснить отношения, почему каждый чуть ли не по-своему думал, что именно их объединяет, вследствие чего между ними постоянно присутствовало ощущение опасной недосказанности, которое, тем не менее, вполне компенсировалось откровенностью во всём остальном. Можно даже предположить, что оба берегли друг другу нервы, не задевая болезненных чувств, оставшихся после предыдущих опытов, о которых часто, открыто и очень опрометчиво рассказывали, будучи наедине, после чего, возможно, и возник этот странный немой уговор. Однако иногда Фёдор всерьёз задумывался, что именно ему в ней нравится, и каждый раз приходил к выводу, что особенной любви не испытывает, более того, порой хотелось полюбить, но не получалось, пробовал себя заставить – не выходило, а между тем вполне ею дорожил.
Настя обладала высоким ростом, выше, чем у Фёдора, имела прекрасную стройную фигуру, хорошо понимала свою привлекательность и старалась подчеркнуть оную. Походку всегда сохраняла лёгкую, непринуждённую и прямую, движения плавными, чтобы они вызывали определённое восхищение точностью и грациозностью, но претензии на исключительность никогда не выказывала, посему выглядела очень естественно, почти по-детски. Такая свежесть и умелость в восприятии самой себя очень редка и тем ценна, а, главное, весьма красит её обладательницу. Возрастом же она была на 8,5 лет младше Фёдора, но зачастую выглядела гораздо моложе своих лет, поэтому несколько раз незнакомые с ними люди принимали её за его дочь, но интересней всего то, что даже друзья с изрядной долей сомнения смотрели на них как на пару – и действительно, из их обращения друг к другу казалось, что они брат и сестра или какие-то иные родственники, ведь лишь несколько раз и то с глазу на глаз они назвали друг друга «зайкой», «лапой», «любимым/любимой» и проч., однако вскоре почувствовали в этих словах определённую фальшь и более ни наедине, ни на людях ничего подобного не делали. Пожалуй, Фёдор и обиделся, если бы заметил, но решительно все (кроме, быть может, его родителей) полагали, что он её не заслуживает, Настя же, давно почувствовавшая такое отношение к их паре, всячески пыталась его сгладить вплоть до того, что шла на жертвы в своём облике. Конечно, и она была не столь идеальна, как выходит, по крайней мере, во внешности, ведь, если приглядеться, бёдра у неё выглядели немного узковатыми да черты лица крупноватыми, что, впрочем, уже дело вкуса. Такие мелкие недостатки всегда сглаживаются непосредственностью обращения, вследствие которого всякий, их заметивший, перестаёт уделять им внимание. Правда, иногда Настя слишком сильно зачёсывала волосы назад, от чего её миловидное лицо начинало казаться совсем круглым, но об этой мелочи не стоило даже упоминать, тем более что они являлись бесспорным украшением своей хозяйки, она их никогда не подкрашивала (по крайней мере, никогда в этом не признавалась, и Фёдор никогда не был тому свидетелем), поскольку и сами по себе имели прекрасный ровный светло-русый оттенок, были очень густыми и длинными, так что уход за ними отнимал весьма много времени. Время от времени это её раздражало не на шутку, и она уже не раз хотела их остричь, но никак не решалась, ведь привыкла к ним с детства.
Необходимо ещё сказать, что Настя работала и неплохо зарабатывала, однако нравилась ли ей работа, определённо ответить нельзя, да и незачем, ведь давалась она ей легко и сил особо не отнимала: с 9 до 5, пять дней в неделю, и достаточно. А вот то, что в доме она была настоящей хозяйкой, необходимо отметить особо, ведь уже дня через три, как та въехала в квартиру Фёдора, все вещи начали находиться на своих места, грязное бельё не залёживалось в корзине неделями, даже за диваном более не валялись обёртки от конфет и в холодильнике всегда оказывалось, что найти. Привычка, а, главное, умение заниматься домашними делами пришла к ней в отрочестве, причём выполняла она их непринуждённо с непонятным окружающим удовольствием. И, наконец, надо прибавить, что несмотря на всю неопределённость своих чувств, Фёдор прекрасно понимал, какой хорошей матерью Настя могла бы стать, бывали даже минуты, когда он всерьёз подумывал завести детей и завести их исключительно с ней. Словом, она была ровно тем, что нужно любому другому нормальному мужчине.
