— Я знаю, Веда! — виновато перебила старушка. — Ты прости меня за все. Нас всех прости! — ее глаза испугано бегали, не в силах выдержать взгляда ведуньи. — Я ведь со страху так бранилась с тобой раньше. И за коромысло прости меня старую.

Старушка взволнованно дышала. Она встала со своего дальнего места и присела между Ведой и Радомиром.

— Это ты сейчас со страху винишься, — холодно улыбнулась Веда, с хитрецой в глазах наблюдая за волнением женщины. — А вот от коромысла твоего у меня долго кости хрустели.

Радомир взял мать за руку и почувствовал, как та дрожит. Старушка, не глядя на него и улыбаясь Веде, крепко сжала руку сына, и ее тревога передалась ему. Веда все также не сводила глаз с женщины.

— Я ведь все понимаю, — грустно продолжала ведунья, и по ее лицу разбежались глубокие морщинки. — Нелегко тебе было сына ко мне присылать и помощи просить.

— Нелегко, — упавшим голосом подтвердила женщина.

— И все же сильна вера твоя! Ведь так и не приняла из моих рук оберега, да и сын твой хорош: на врага без кольчуги попер! — Веда горько рассмеялась. — Совсем меня с толку сбил. Я ж коня испугать хотела и от стрелы увести, а не с жизнью проститься.

Ведьма, выглядевшая теперь как старуха, какой ее впервые увидел Радомир, заглянула ему в глаза.

— Не думала, что пожалеешь меня, — совсем тихо проговорила она. — Ведь отец твой не пожалел мою мать.

Старушка сжала руку сына с такой силой, что ногти впились в кожу. В это время морщинистое лицо Веды разгладилось, порозовело и снова стало детским. Она глядела на Радомира грустными синими глазами и мужчине показалось будто в сердце вонзили нож. Он резко побледнел, но так и продолжал смотреть в глаза колдунье. Ком подступил к горлу.

Из колыбели в дальнем углу комнаты раздался тихий плач ребенка. Перепуганная увиденным и услышанным, Лада вскочила с места и бросилась к младенцу.

Радомир закрыл глаза.

— Прости нас, Веда. — прошептал он.

В избе повисла гнетущая тишина, длившаяся всего пару мгновений, но показавшаяся хозяевам вечностью.

— Давно простила, — кротко ответила девочка и мать Радомира, облегченно выдохнув, схватилась за сердце.

— Что ж ты творишь, окаянная? — дрожащим голосом обратилась она к гостье.

Та недоуменно приподняла светлые детские брови.

— Я ж подумала ты отомстить нам собралась, — объяснила мать, переводя дух. — Я как поняла, что ты мужа моего тогда на охоте выслеживала, так у меня сердце в пятки ушло… Совсем я от страха голову потеряла. Да от тебя ведь и не знаешь чего ожидать! То ты добрая, то злая, то ребенок, то зверем оборачиваешься, то страсти такие рассказываешь, что кровь в жилах стынет… Неужто все простила и лишь за спасение благодарить нас пришла? — недоверчиво спросила старушка.

— Простила, — спокойно ответила девочка. — Из-за тебя и простила.

Старушка поднялась с лавки и с нежностью обняла Веду. Девочка прижалась к ней маленьким тельцем, спрятанным в грубой волчьей шкуре, и тихо заплакала.

— Бедная ты моя, — чуть слышно приговаривала старушка, обнимая Веду еще крепче и гладя ее по светлым волосам.

Наконец девочка успокоилась и заговорила:

— Я напоследок хочу просить вас об одолжении великом. В землянку свою я уже не вернусь и не хочу оставлять там это… - с этими словами Веда, вновь обернувшаяся юной девой, раскрыла сжатую до той поры ладонь, в которой оказался деревянный нательный крестик.

— Это мой. Схороните его у себя, зверю он ни к чему.

Девушка осторожно положила крестик на стол, тихо поднялась с лавки и направилась к двери.

— Куда ты? — растерянно спросил Радомир.

— Куда и говорила — в лес. Там мой дом, моя стая. Не поминайте лихом.