Наконец появлялся дымок и в следующее мгновение ракета срывалась с "пусковой скамейки" и летела, кувыркаясь, куда хотела. Иногда попадала и в самого конструктора. Валенчику Рябчинскому такая ракета однажды попала в длинный чубчик. Сплавив волосы, ракета выжгла проплешину, из-за которой Валенчик был вынужден постричься налысо.

Однако вернемся к Андрею. Учился он так себе. Его мама слово в слово повторяла слова тети Люньки Граммы своим сыновьям о необходимости старательно учиться. Но знаменитым в селе Андрей стал благодаря весьма неординарному увлечению. Он объезжал оседланную собственную корову. На дрессированной объезженной корове Андрей, как настоящий ковбой, заворачивал и направлял на Куболте стадо коров. У Андрея с раннего детства был партийный псевдоним. Называемый мамой Андрушеком, свое имя в раннем детстве произносил "Дюсек" - Андрушек. Дюсеком его называли долго.

Это был неразлучный квартет закадычных друзей. Дружбу их не могло омрачить даже то, что Саша Грамма и Валенчик Натальский были тайно влюблены в одну и ту же даму. Дамой была их одноклассница Саша Паладий. Но тайну знал тогда даже я.

В классном журнале Саша Грамма был записан как Виктор Викторович Грамма. Заглядывая через плечо учительницы в журнал, Саша заметил, что в списке учеников Валя Киняк по отчеству пишется не Владимировна, как были уверены все дети, а Александровна!

После уроков я услышал, как Саша объявил это своим друзьям. При этом он заметил:

- Не одного меня называют Сашей, а пишут Виктором. Киняка зовут Володей, а пишут Александром.

Уже дома, потрясенный двойными именами, я спросил маму:

- Почему Киняка зовут дядя Володя, а в журнале пишут Александр?

- Имя Валиного отца - Александр. Он погиб на фронте. А вернувшийся с фронта холостой его брат Володя женился на Даше. Чтобы девочка не росла без отца. Володя Вале приходится родным дядей. Родная кровь!

Я до вечера молчал, ходил как пришибленный, потрясенный услышанным.

Впоследствии эту военно-драматическую историю с изрядной горькой долей трагедии рассказала мне сама Валентина Александровна Киняк (по мужу уже Дороган), долгие годы работавшая старшей сестрой нашей Дондюшанской поликлиники.

Дом её деда по матери, Максима Мошняги, как и сейчас, находился неподалеку от Маркова моста. Дед с бабушкой Настей, урожённой Вишневской считались в селе крепкими хозяевами. У них было более дюжины коров, овцы, восемь десятин земли, две пары лошадей. Одну пару, запрягаемую в бричку, держали только на выезд и извоз.

(По рассказам моего отца, в десятилетнем возрасте пасшим тогда у Максима коров, сам хозяин работал от зари до зари. Мозолистые руки его от работы были в глубоких трещинах до крови. Людей нанимал только тогда, когда была угроза потери урожая. Если работы было много, рядом с ним наравне трудилась Настя. Трёхлетнюю Дашу в таких случаях оставляли на попечение моего десятилетнего отца.

Мошняги долгое время держали корчму, сам Максим занимался извозом. Отец рассказывал, что Максим постоянно считал в уме. Проходя мимо, он успевал посчитать сколько у него во дворе кленов и ракит по обе стороны ручья, протекающего через усадьбу. Глядя на поле, подсчитывал количество возов навоза, необходимых для удобрения. Окидывая взглядом колосящуюся пшеницу, довольно точно определял по сколько пудов зерна выйдет с десятины и какая прибыль будет осенью.

Я хорошо помню Максима. В, мягко сказать, пожилом возрасте, когда ему было уже за семьдесят, продолжал ходить в колхоз на работу. Последние годы работал с ядохимикатами, протравливая зерно перед посевной. Несмотря на крики бригадира, а особенно директора совхоза Адольфа Михайловича Горина, мужа его младшей внучки Киняк Нины Владимировны, полагающуюся защитную маску никогда не одевал. Обедать устраивался там же. Там же, у протравленного зерна, крутил и курил самокрутки. Потом стал курить "Нистру". Невысокий, худой, с выгнутыми врозь от тяжелого труда, коленями, Максим был неутомимым. Молодые напарники давно выдохлись, а он, как заведенная машина, продолжал перелопачивать зерно).

Зимой сорок первого Максим и Настя были приглашены к, жившим неподалеку, Андриевским. Манька, бывшая замужем за Гришей Мельником из Алексеевки первого октября сорокового, родила Клару. На крестины была приглашена и Даша, которой шел шестнадцатый год. Кумовьями на крестинах были братья Киняки: двадцатилетний Саша и семнадцатилетний Володя - ближайшие соседи Мельников в Алексеевке.

Тогда и запала в сердце высокому, стройному и смуглому красавцу Саше пятнадцатилетняя миловидная Даша. После обряда крещения сели за стол. Даша оказалась напротив Саши. Даша давно проголодалась, но кусок в горло не лез под неотрывным взглядом парня. Так и просидела, не притронувшись к праздничному столу.

Потом начались танцы, редкое в то время развлечение сельчан. Единственная в селе, недавно купленная гармонь была у Александра Гормаха. Его и скрипача Адаська Хаецкого приглашали в те годы на сельские торжества.

Страстным петухом, метущим землю крылом, закрутился в гопаке, как говорили в селе - сам с собой, ближайший сосед Андриевских Павло Навроцкий. За ним стали танцевать парами. Не успел Павло вытереть взмокший лоб, как музыканты заиграли более медленный и плавный танец "Квитки". А перед Дашей уже стоял Саша. Не помнила девушка, как танцевала, что ей говорил кавалер. Еще не стихла музыка, а Даша, вырвавшись, убежала домой. Кинулась ничком на лежанку, а в ушах - "Квитки" и теплая Сашина ладонь под левой лопаткой. Там, где сейчас гулко разносит её грудь, еще не потревоженное никем, сердце.

Саша был настойчив. Полтора года ездил на чем придется, а чаще ходил пешком из приграничной Алексеевки в Елизаветовку. Саша, привыкший к строгой, прямоугольной геометрии Алексеевки, спланированной в начале века, как и Димитрешты, поляками и украинцами - выходцами из Лячины, дивился одной единственной улице Елизаветовки, переехавшей также с Подолья. Тут все было как на ладони. Потом привык.

На сватанье приехал на бричке. Саша с Дашей поженились на мясницы сорок второго. В сорок третьем его на год призвали для прохождения воинской службы - кончентраре. В марте сорок четвертого родилась Валя. Саша не отходил от люльки дочки, качал её, напевая. Он сам не знал, что умеет так тихо и нежно петь.

В конце августа сорок четвертого фронт перекатился через Елизаветовку необычно тихо, обыденно, без боёв, бомбардировок и разрушений. Основные, кровопролитные бои развернулись гораздо южнее: Яссы, Кишинев, Кицканы, Бендеры, юг Одесской области.

Из рассказов дяди Мити - Михаила Федоровича Суслова: В первых числах сентября в село приехали две грузовые машины с офицером и сержантами недавно сформированного Тырновского военкомата. Возле школы собрали и выстроили всех мужчин села от девятнадцати до сорока пяти лет. Митинга и торжественных речей не было. Сильно прихрамывающий капитан без двух пальцев на левой руке осмотрел построение и громко спросил:

- Кто желает добивать врага в его логове? Два шага вперёд ша-аго-ом марш!

Ответом было полное безмолвие. Молчание затянулось, стало зловещим. Капитан положил руку на кобуру. Наконец неуверенно вышел первый. За ним сразу, почти не отставая, вышли почти все. Я тоже старался не отставать. Среди нас, вышедших, был Саша Киняк. На месте остались четыре человека. Их погрузили в другую машину. К концу войны на тех четырёх человек пришли извещения: все они пропали без вести.

Я воевал вместе с Киняком. После трехнедельной подготовки в долине под Снятином на самом берегу Прута нас погрузили в вагоны на станции Будилов. В субботу четырнадцатого октября на территории Венгрии к западу от Дебрецена нас бросили в первый бой.

6 ноября 1944 года наши позиции находились в пятидесяти километрах севернее Будапешта на территории Павлова. Это небольшое село, чем-то напоминает Боросяны. Даже ручей так же рассекает село на две части. Ранним утром началась артиллерийская подготовка. Немцы ответили. Началась непрерывная ожесточенная артиллерийская дуэль, продолжавшаяся около часа. Качалась и дрожала под ногами земля. Разрывы снарядов слились в один сплошной гул. Сильно болели уши. Когда разрывы немецких снарядов накрыли наши позиции, немецкая пехота перешла в контрнаступление. В бой вступили расчеты нашей пулеметной роты.