- Отчего ты раздетый, Боря?
- Был у Марии, играли в карты. Проигрался вдрызг. Хотел отыграться, поставил пиджак. Проиграл... А потом снял рубашку... Оставил и её...
Переложив бумажник с документами и ключи в карманы брюк, Николай Яковлевич порывисто снял пиджак:
- Одень и бегом домой! Простудишься!
Когда Николай Яковлевич пришел домой в насквозь промокшей рубашке, Любовь Прокоповна округлила глаза:
- Что случилось? Коля! Где пиджак?
- Боря Ковальский проигрался в карты. Шел домой в промокшей майке. А у него же, знаешь, открытый туберкулез. Может загнуться. Отдал ему пиджак, хоть немного согреется...
Любовь Прокоповна без сил опустилась на стул:
- Коля, Коля! Верно о тебе говорят! Ты последнюю рубашку с себя снимешь и отдашь.
В начале семидесятых все чаще стали беспокоить тяжесть, чувство стеснения и жжения за грудиной, которые на время тушил бокалом шампанского. Даже встречи с приятелями потеряли свою новизну, не приносили удовлетворения...
Осень семьдесят четвертого выдалась необычайно теплой. В начале октября несколько дней подряд сеяли кратковременные теплые дожди, которые издавна назвали грибными. Почему-то всегда дожди перепадали после обеда. Над головой ещё облака, сеющие бриллиантовые капельки, а западная, свободная от туч, часть небосклона уже приобрела цвет осенней бирюзы. Умытое солнце, казалось, на лету согревало капельки теплого дождя. А на северо-востоке, над плопским лесом расцветала редкая осенняя, неправдоподобно яркая радуга.
Утром 4-го октября проснулся рано. Вышел во двор. Размашисто, энергично, как всегда, умылся колодезной водой. Долго плескал воду на лицо и шею пока в умывальнике не закончилась вода. Мокрыми пальцами расчесал свои волнистые, почти вьющиеся в крупные кудри, за последние годы поредевшие, волосы. Мокрый, поднялся на террасу. Держа на вытянутых руках полотенце, вытираться не спешил. Вода приятно холодила лицо, уши, всю голову. Особенно приятными были капельки воды, сбегающие по груди.
На террасу вышла Любовь Прокоповна. Запахло любимой жареной картошкой, которую предпочитал уплетать с малосольными огурцами. Но сегодня есть не хотелось.
- Коля! Тебя ничего не болит? Ты ночью стонал во сне. Громко...
Вспомнил не сразу. В пятьдесят девятом на току после разгрузки зерна заклинил опрокидыватель прицепа. Высоко поднятая вверх, передняя часть кузова не позволяла выкатить прицеп из ангара. Работа застопорилась. Механик из местных беспомощно разводил руками. Николай Яковлевич прикинул:
- Необходимо освободить шланг высокого давления. Часть масла уйдет в землю, не страшно, можно долить. Зато, не разбирая остальной гидравлики, можно продолжить работу.
Послали за маслом. На балки рамы установили гладко срезанный толстый чурбан. Чтобы не придавило работающих. Николай Яковлевич уже залез под кузов, когда один из рабочих поставил второй, более короткий чурбан. На всякий случай. Николай Яковлевич с трудом сорвал туго затянутое резьбовое соединение шланга с цилиндром. Попросил помощников отойти.
Медленно, оборот за оборотом, откручивал накидную гайку. Показались первые капли масла. Постучал ключом по гайке и толсто-стенному бронированному шлангу. Скорость вытекания масла увеличилась ненамного. Так можно прождать до вечера. Еще раз провернул самую малость...
Шланг внезапно вырвало, горячее масло под страшным давлением вырвалось наружу, обрызгав окружающих. Кузов стремительно опустился на высокий чурбан. Смазанный струей масла, длинный чурбан соскользнул с продольной балки рамы прицепа. Падение кузова остановил короткий, более толстый чурбан, но грудь Николая Яковлевича оказалась придавленной кузовом и балкой. Грудина затрещала. Дышать было невозможно. Каждый незначительный вдох усиливал и без того невыносимую боль.
Сориентировались быстро. Два домкрата, сменяя друг друга, пошагово двигались кзади, по сантиметрам поднимая тяжелый кузов. С другой стороны для страховки подвигали до упора чурбан. Дышать стало легче, но в глазах была сплошная темень. Кузов уже освободил грудь, а Николай Яковлевич, повиснув, лежал на раме. Оттащив в сторону, уложили наземь. Пролежал он недолго. Самостоятельно сел, долго растирал грудь.
Прибыла, вызванная по совхозной рации, девушка-фельдшер:
- Немедленно в район! Нужен срочно рентген!
Продолжая потирать грудь, Николай Яковлевич нашел в себе силы пошутить:
- С вами хоть на край света, но только не в больницу.
- Он еще и шутит! Издевается! Зачем меня вызывали?
До вечера лежал в вагончике. Утром, как всегда, встал, умылся, позавтракал и пошел на работу. Обошлось.
О происшедшем не рассказывал ни жене, ни сыновьям. Только через несколько лет в Окнице, когда в "Сельхозтехнике" сложилась похожая ситуация, призвал прекратить ремонт. По эскизу Николая Яковлевича отрезали требуемый по длине стальной вал. Приварили рога, которые вставили в отверстия на раме и кузове. Когда закончили работу, Николай Яковлевич сказал:
- Страховаться надо серьезно. На моих глазах один товарищ по недомыслию чуть богу душу не отдал. Могло расплющить...
А прошлой ночью ему приснился многотонный нагруженный прицеп, придавивший его грудь. Сильная боль за грудиной, потом явственно почувствовал, как боль пронзила, не выдержавшую страшной тяжести, лопатку. Почему-то оказалась болезненно придавленной к балке прицепа левая рука до самой кисти. Сон всплыл из задворок памяти тяжело, но до мельчайших деталей.
- Коля! Тебя что-нибудь болело ночью? Может приснилось что?
- Нет! Ничего не болит... Нормально.
С пустыми ведрами пошел к колодцу, расположенному за углом двора. Принёс воду, залил умывальник. Второе ведро занёс на кухню. Несмотря на то, что окна были настежь открыты с ночи, воздух в доме казался душным. Чувствовалась нехватка воздуха. С чего бы?...
Представил, какой свежий, пронзительно прохладный и тугой воздух сейчас в лесу. Да и грибы, после перепадавших в течение трех дней дождей, должны быть славными. Он представил себе, приготовленные его Любой, грибы в сметане. Николаю Яковлевичу показалось, что он ощутил земляной запах грибов, заправленных притомленным луком. Открыв дверь в чулан, взял эмалированное ведро и, плетеную из ивовой лозы, вместительную корзину:
- Люба! Схожу за грибами. Уже забыл их вкус. Да и воздухом лесным подышу... Вчера с Петей договорился.
Оделся, обулся и стал шнуровать ботинки. Завязывая шнурок на втором ботинке, не выпрямляясь, спокойным голосом промолвил:
- О-па! Люба, вот сейчас всё...
Бесшумно, бережно, словно укладываясь прилечь, опустил свое тело на пол. Когда Любовь Прокоповна подошла к нему, Николай Яковлевич уже отошел в мир иной. Верить не хотелось. Любовь Прокоповна позвонила племяннице Зое, жившей неподалеку. Тут же прибежал Петя Фрасинюк, муж Зои, с которым собирался по грибы Николай Яковлевич. Попытался сделать искусственное дыхание рот в рот. Вдувая воздух, почувствовал холодеющие губы. Петя отстранился. Избыточный воздух шумно, словно стоном, последним выдохом вырвался из мертвой груди. Всё...А было ему всего лишь сорок девять...
Таков он был, неоднозначный, не знавший и не желавший покоя, двоюродный брат и тёзка моего отца, ученик и зять знатного Коваля, доморощенный елизаветовский "Кулибин" Николай Яковлевич Единак.
Пьянство - добровольное сумасшествие
Аристотель
Я пью не больше ста граммов,
но выпив сто грамм,
я становлюсь другим человеком,
а этот другой пьет очень много.
Эммануил Герман
Доктор Валевич
После многократных травм в области носа в результате падений и "военных действий" между "долишной, горишной и серединной" командами у меня сформировалась незначительная деформация наружного носа. Заметил я неровность главного украшения моего лица к тринадцати годам, когда почему-то стал чаще смотреться в зеркало.
