− Когда казнь?

− На рассвете. С первым лучом солнца. Их будет пятеро, все молодые девушки.

− Спасибо за рассказ, Педро. Скажи еще, она меня вспоминала?

− Да, она звала вас по имени, много раз. И плакала, что больше вас не увидит.

− Спасибо, Педро, – Виттор прослезился. Он достал десять дублонов. – Помолись за нее.

− Удачи вам, сеньор. Храни вас Бог! – Педро встал, сделав вид, что не заметил денег на столе. Он был выше этого.

− Боже, за что это? – Виттор озвучил вслух свою мысль. – Неужели завтра эта безгрешная и чистая девушка будет мучаться на костре по воле этих… – он замолк.

− Сеньор, Бог милостив. Может, она будет недолго мучаться, – Педро перекрестился и пошел к столу своих друзей. Его до глубины души трогала боль этого молодого и красивого человека, который с любовью терял все, что имел.

Перед рассветом Виттор стоял в небольшой толпе, которая собралась возле пяти столбов. До начала аутодафе оставалось не более получаса. Повозки с осужденными уже прибыли, и стояли в стороне, в окружении солдат. Монахи таскали вязанки с хворостом. Серые сумерки начали рассеивать ночную мглу, трава покрылась росой, и по-над землей стала подниматься легкая туманная дымка, обещавшая жаркий день, который пять осужденных девушек уже не увидят. В толпе не было случайных любопытных и зевак. Все пришедшие были родственниками жертв, так или иначе узнавшими по своим каналам о месте и времени казни. Виттор искал отца Анны, но не нашел его. Он подумал, что старый Доминго не знает о казни, но Виттор ошибался. Себастьян и не мог узнать о ней, так как стариково сердце не выдержало переживаний, и вчера под вечер старого Доминго не стало. Это лучше, наверное, чем доживать в одиночестве свой век, постоянно вспоминая о казненной дочери. Себастьян умер не мучаясь, мгновенно. Другое ожидало Анну. Нет предела страшной фантазии инквизиторов. Зная, что человек в пламени костра страдает не больше пяти минут, они стали заменять обычные дрова сырыми, и приковывать осужденных на вершине высокого столба. Так человек медленно жарился в течение часа, испытывая страшные мучения. Виттор не мог смотреть на казнь любимой, но ноги сами привели сюда, и он стоял в ожидании, надеясь увидеть ее в последний раз. Все происходило как в бреду, ни одной мысли не осталось у де Ихо, ни одного чувства. Были только животные инстинкты, какие есть у собаки, которая привязана к своему хозяину, и даже мертвого не может его оставить.

Девушек привязали к столбам, монахи с факелами встали наизготовку. Отец-инквизитор сказал какую-то речь, в смысл которой Виттор даже не вслушивался, и после этого поднялось пламя. Сырые дрова сильного жара не давали, горели плохо, но горели. Столбы, которые для больших мучений жертв обили железом, начали медленно нагреваться. Первые лучи солнца осветили казнь, видимость сразу улучшилась, и Анна различила в толпе своего любимого.

− Виттор!

− Любимая! Прости за все! – по его щекам потекли слезы горечи.

− Мы еще увидимся… – ее слова оборвала короткая стрела арбалета, пронзив грудь. Анна умерла мгновенно, не мучаясь. Наверное, на эту «божью милость» вчера намекал тюремщик Педро. Именно по этой «милости» оборвалась ее двадцать первая весна.

Виттор обернулся назад, и увидел в ста метрах от толпы скачущего во весь опор всадника. В погоню никто не кинулся, но солдаты принялись пиками разгонять толпу. Виттор ушел, не дожидаясь. Ему не на что больше было смотреть. Стрела убила двоих сразу, он потерял и себя. Что он чувствовал? Уже ничего. Полная отрешенность, сумрак сознания. Если бы были виновные в смерти любимой, он бы жил местью. А так кого винить? Торквемаду? Он уже далеко, его не достать. Да и достать можно лишь стрелой или кинжалом, а де Ихо хотелось большего. Так что пусть сам умрет, ему и так недолго осталось. Остальные участники суда только винтики в этом безжалостном механизме. Поэтому больше не осталось ничего: ни Анны, ни Виттора, ни любви. Не осталось и жизни.

Виттор де Ихо пешком пошел домой, где все рассказал отцу и матери. Карлос уехал по делам в Малагу. Потом он лег спать, и проспал до заката. На закате мужчина спустился вниз, в зал. Дома никого не было, мать отправилась к подруге по соседству, а отец в лавку, куда прибыли кожи, сплавлявшиеся по реке. Никому не говоря и слова, Виттор пошел к Гвадалквивиру, где сел на берегу и выпил две бутылки аликанте. Ему не хотелось жить. Отплывая от берега на лодке, он знал, что уже никогда не причалит обратно. Тяжелый камень, привязанный к ногам крепкой веревкой, всплеск волны… и все. Его никогда не найдут…

Виктор Ильин проснулся в три утра. Ему казалось, что он все еще захлебывается холодной мутной водой реки; его душат спазмы, и конвульсии сгибают ноги. Сев на кровати и включив свет, Виктор пришел в себя. Это был только сон, хотя таких снов Ильин еще никогда не видел. По телу прошел озноб. Виктор готов был поклясться, что все это происходило на самом деле, но то, что он жив, доказывало обратное. Еще ничего не понимая, мужчина прикурил сигарету. Ему требовалось во всем разобраться. Ему казалось, что сон длится сейчас, а там была его жизнь. Мысли сменяли одна другую, и в их лихорадочном беге он не мог уловить ту, самую нужную и трезвую. Была необходимость успокоиться. Виктор пил очень редко, только крепкий алкоголь, но не чаще раза в месяц или два, на свадьбу или на день рождения кого-то близкого. На этот раз Ильин изменил принципам и пошел на кухню, где трясущимися руками откупорил бутылку водки, стоящую в холодильнике с его дня рождения, и залпом выпил не меньше половины стакана. Стало лучше. Виктор закусил колбасой и повторил маневр. Бутылка заметно опустела, да и мысли в голове куда-то потерялись. Ильин опять закурил и сел на табурет. Нужно было выбираться из растерянности, вызванной сном. Необычайный всплеск адреналина еще не прошел, сердце стучало как барабан. Виктор вздохнул и начал докапываться до истины. «Итак, – думал он, – первое. Сон, это был сон, а не явь. Это точно и сомнению не подлежит…». Вторая мысль гласила, что все это не могло происходить с Виктором, так как он не жил в Испании в конце 1480-х годов. Третье: сновидение было навеяно его мыслями об Испании перед сном. Все остальное только чувства, вызванные сном. Четвертое: он так напуган и впечатлен только потому, что таких реалистичных снов у него никогда не было. Но ничего, все бывает впервые. Итог: успокоится и осознать, что это все сказка. И ложиться спать. Хотя, последнее спорно – завтра Виктор выходной.

Ильин успокоился, и тут пришла другая мысль. Да, сон навеян мыслями об Испании! А чем навеяна та прекрасная девушка? Виктору она незнакома, он ее точно нигде раньше не видел. Ее внешность даже никого не напоминает. Хотя, возможно, он видел ее где-то в толпе незадолго до того, она его впечатлила, и вот, приснилась наконец-таки. Все просто. А просто ли? При воспоминании об Анне кольнуло сердце, что-то ранее незнакомое вдруг поселилось там. Что это? Виктор, не задумываясь, назвал это нежностью, какой-то щемящей нежностью в сердце. Раньше все мысли и чувства у него шли через голову, а теперь вот впервые что-то в сердце. Отчего она его так взволновала? Если бы знать. Бред, все бред. Она же только приснилась, как можно влюбиться в сон? И на этой мысли Виктор прекратил внутренний монолог, удивленно заглядывая в самого себя. Неожиданно прозвучавшее слово «влюбиться» стало основоопределяющим. Чертовски правильное слово. Он действительно чувствовал что-то незнакомое до того, и если это была не влюбленность, то, что тогда? Даже не влюбленность. Всю боль того, приснившегося Виттора, всю его любовь Ильин прочувствовал сам, проснувшись. Чувства из сна как по мановению волшебной палочки перешли в реальную жизнь. От этого сжималось сердце, учащался пульс, и что-то похожее на комок находилось в горле. Этого не могло быть, но это было. Виктор опустил голову на руки. Час от часу не легче. Теперь он влюбился в несуществующую девушку из сна. И как это называть? Может, пока он выходной, стоит к психиатру сходить, пусть поможет уколами или гипнозом? От этой мысли стало веселее, он улыбнулся. И тут по коже прошел озноб, как от холода, и чей-то голос в голове сказал: Вот оно! Виктор даже обернулся, но, естественно никого за спиной не нашел. Нет сомнений, голос был его. Просто мысль прозвучала вслух, и поэтому показалось, что кто-то с ним говорит. А что оно? Оно, – то, чего он ждал всю сознательную жизнь, с каждым приходом желтеющей листвы. ОНО, что-то, слишком похожее на чудо, чтобы быть настоящим. И это нельзя было доказать, он это просто чувствовал.