– «Который час»! – услышав, поправила ее Нина Елизаровна.

Аня отмахнулась от матери:

– Ой, ну у меня же нет твоего высшего!

– Семь часов пятьдесят девять минут, – сообщила Лида, выслушав по телефону ответ автомата.

– Ой, опаздываю! – совсем заполошно заметалась по квартире Аня и между этими метаниями торопливо спросила Лиду: – Слушай, так в шесть ты дома будешь, ты мне не сказала?

– Буду, должна, во всяком случае, быть, – не понимая, к чему она, ответила Лида.

– Тогда, слушай: Мишка придет, ты уж его займи, я, может быть, задержусь немного.

– Ты задержишься? – удивилась Лида. – На работе?

– На какой работе, – нетерпеливо отозвалась Аня. – Дело у меня одно есть.

– Что за дело, раз ты в театр идешь? В театр! – подчеркнула Лида. – Перенеси на другой день свое дело.

Аня на секунду приостановилась.

– Не могу перенести. – И тут же проговорила прежним нетерпеливым тоном – Ой, да ну мне некогда обсуждать с тобой, я опаздываю. Займи, в общем.

Она вылетела из квартиры, хлопнув с размаху дверью, цепочка на двери позвякала, болтаясь от удара, умолкла, и вся квартира сразу наполнилась тишиной.

– О боже, – сказала Нина Елизаровна. – Целого часа ей не хватило собраться спокойно.

Она проговорила это самой себе, вовсе не ожидая никакого ответа от Лиды, но Лида не удержалась.

– Мама, перестань. Что ты все на нее… Так нельзя. Ведь ты ее просто затерроризировала.

– Я? Затерроризировала?! – мгновенно взвилась Нина Елизаровна. – К бабушке в комнату она входить не хочет – яя ее затерроризировала? Из зарплаты копейки в дом не вносит – я ее затерроризировала?

Она могла, наверное, еще долго продолжать в таком роде, но Лида перебила ее:

– Мама, она еще просто не взрослая! Еще не созрела. Не чувствует еще. Не понимает. И насчет зарплаты тоже. Как это так: раньше обходились без ее денег. И ничего, А сейчас вдруг вынь да положь. Она просто не понимает.

– Вот-вот, – перебила теперь, в свою очередь, Нина Елизаровна. – Ты все понимаешь. Все прощаешь. Оттого и в жизни у тебя так. Тридцать лет, а все с матерью…

– Мама! – запрещающее, едва не криком, остановила ее Лида. – Мама! Я прошу тебя!

Привлекательное ее, молодое еще лицо все пошло красными пятнами. То как бы несколько отрешенное выражение в глазах, которое, может быть, и составляло главную прелесть ее лица, полностью, до самого дна вытеснилось стыдом.

Нина Елизаровна хотела сказать дочери кое-что еще, но эти красные пятна, этот стыд в глазах заставили ее сдержаться. Некоторое времы они сидели за столом напротив друг друга молча, потом Лида, не допивая своего чая, встала и ушла в прихожую одеваться. На кухню она вернулась уже в плаще, совсем готовая уходить.

– Во сколько ты выйдешь? – спросила она мать. Голос ее был сдавлен, однако говорить она старалась ровно и спокойно.

Нина Елизаровна работала экскурсоводом в музее, смена ее нынче начиналась в два часа, и значит, выходить из дома нужно ей было где-то в час, в начале второго.

– Понятно – выслушав ее, что-то прикидывая про себя, сказала Лида. – Мы с Мариной возьмем тогда работу домой, но раньше половины второго нас едва ли отпустят…

– Ничего – сказала Нина Елизаровна. – Час, полтора, в крайнем случае, бабушка и одна побудет. В двенадцать я ее покормлю, как обычно, и побудет.

– Побудет, – отозвалась Лида. – Только, по-моему, мучается она очень, когда одна остается… боится. Может быть, ты сможешь меня дождаться?

Непонятно, зачем она просила об этом, ведь знала же, что нет, и Нина Елизаровна ответила с резкостъю:

– Только не надо, меня не мучай. Тебе она бабушка, а мне мать. Как будто бы я не переживаю! Не могу дождаться. Никак. У меня тоже работа. И я привыкла делать ее как следует.

– Мама, я тебе не в упрек, – с терпеливостью в голосе произнесла Лида. – Не можешь, значит, не можешь.

Она сходила в дальнюю комнату, попрощалась там с бабушкой, кивнула матери из прихожей, но Нина Елизаровна задержала ее, спросив с кухни:

– А почему ты с Мариной придешь, я не поняла. Ты сказала: «Мы с Мариной».

– Да, мы вместе отпросимся. Она мне кое-какие свои вещи примерить принесет. Для поездки с Андреем.

– Надо обходиться тем, что имеешь сама, – сказала с кухни Нина Елизаровна.

– Мне хочется быть нарядной рядом с ним, – с прежней терпеливостью в голосе сказала Лида. – Чтобы ему приятно было. Я ведь не сама по себе буду. С ним.

– Я, знаешь, была бы более счастлива, если бы ты была рядом с кем-нибудь другим.

– Мать снова выходила на ту, запретную, тему, и Лида снова остановила ее:

– А я бы не была. О чем разговор, мама?

Нина Елизаровна догнала ее уже около лифта.

– Забыла спросить тебя. Ты вроде кофе купила. Где он, чтоб мне не искать?

Лида удивилась. Мать не пила кафе.

– Зачем тебе?

Нина Елизаровна помялась мгновение.

– У меня гости будут, – сказала она с уклончивостью.

– Сейчас, утром?

– Ну а почему нет?

– Да нет, ничего. Просто так неожиданно… ничего не говорила – и вдруг гости. Там кофе, в полке, за фарфором стоит.

– За сервизом?

– А! – Лида улыбнулась. – За сервизом. Это я все по детской привычке его так. – Пришел, лязгнул у нее за спиной, останавливаясь, лифт, и она повернулась, нажала на ручку, открывая дверь шахты. – Все, я ушла?

– Да, конечно, – с поспешностью отозвалась Нина Елизаровна. – Беги.

Железная дверь шахты захлопнулась, простучали закрытые Лидой деревянные дверцы, лифт снова лязгнул, и кабина с Лидой внутри уплыла вниз.

Клубились толпы на автобусных и троллейбусных остановках. Чревастые машины – отфыркиваясь отработанными газами, позванивая усами токоприемников, воздетых к натянутым над дорогой проводам, – подруливали к остановкам, расходились с натужным скрипом складни дверей, а там, за дверьми, было плотно и туго – не влезть, казалось, и мыши. Но толпа на остановках присасывалась к распахнутым чревам, надавливала, и внутри начиналось движение, бубнил в динамик водитель: «Машина не резиновая, закрываю, граждане, двери!» – но машина оказывалась резиновой: куда, казалось, не влезть и мыши, влезал и один человек, и другой, и целый десяток… и обремененные хрупким, нежным грузом человеческой плоти железные машины катили дальше, чтобы исторгнуть из себя этот груз, эту смятую человеческую плоть возле станций метро.

Возле воронок метростанций тоже сбивались толпы; но они не клубились, народ в них не шарахался из стороны в сторону, чтобы подгадать к месту, где окажутся двери машин, – разинутые двери метростанций были неподвижны и втягивали, втягивали в себя толпу по человеку, и вытягивали ее всю до последней капли; а в это же время из других дверей, рядом, выскакивали в надземный воздушный простор те, что уже были перевезены поездами подземки, прибыли или приблизились к месту своего дневного рабочего обитания, чтобы войти, подняться, предъявить пропуск, раздеться, переодеться, включить, достать из (извлечь из ночного покоя) – начать создавать то, что в сводке ЦСУ в конце календарного года будет называться валовым национальным продуктом.

Вернувшись в квартиру, Нина Елизаровна с минуту, а то и дольше с какою-то неутренней усталостью недвижно стояла в прихожей, потом со вздохом провела руками по лицу, словно бы снимая с него нечто невидимое, сказала самой себе: «Ну ладно…» – и совсем иным, чем все утро, энергичным, бодрым шагом пошла в комнату. Там она поставила телефон на журнальный стол, села в кресло поудобнее и набрала номер. И снова совсем иным, чем с дочерьми все утро, жизнерадостным, полным силы голосом проговорила в трубку, когда на ее звонок там отозвались:

– Леночка, ты? Доброе утро, милая. Это я, Нина. Хотела тебя застать, пока ты не ушла еще. Я тебе обещала вспомнить вчера, как ту, из салона, зовут. Мне, представляешь, среди ночи вспомнилось. Мать не спала, вставала к ней – и только легла, как откуда выскочило будто. Любой ее зовут. И ей надо сказать, когда позвонишь, что от Веры Петровны. И она тебя без всякой очереди, назначит тебе час, и придешь…