А лучше всего не лезь не в свои дела – иное лучше и не знать!»

За недолгое время, проведенное в крепости, Анна незаметно для себя привыкла прислушиваться к мнению Филимона, особенно в том, что касалось ратных дел. Поэтому и сейчас не стала возражать. Сначала было хотела высказать все отрокам немедленно, на утреннем построении, но что-то ее остановило. И так, и сяк вертела: не шла на ум нужная для такого разноса речь; более того, не лежала к этому душа, и все тут! Не сразу поняла, что ее смущает-то, пока сами собой не пришли на ум слова Аристарха: «Коли тебя, все равно, каким способом, подталкивают к решению или поступку, о которых ты ранее не задумывалась, перво-наперво помысли: кому и для чего это надо, и надо ли это тебе?»

«Ну, Филимону, понятно, зачем: ему отроков в разум приводить надобно. А мне? Выкричаться? И все? Да-а, очень по-боярски получится, Анюта. Что-то об этом Аристарх говорил такое… А, вот: «Если ты на беды, заботы и прочие неожиданности отзываешься как обыкновенная баба, значит, ты либо сглупила, либо чего-то не поняла или просмотрела». Ну прям не староста, а кладезь премудрости! Нет бы сказать коротко: «Не будь бабой, Анька!» Да он и так тоже говорил, и не раз…

Если послушаюсь Филимона, устрою разнос, как он предлагает, что дальше-то? Отроки и сейчас уже на меня чуть не свысока поглядывают, а после такого ора и вовсе уверятся, что нет тут никакой боярыни, одна только баба вздорная. Мне это надо? А что еще можно сделать?

Хм-м… Тоже разнос, но уже боярский? А ты знаешь, какой он – боярский-то? Нет, повторить то, что говорит обычно батюшка Корней, я смогу, но примут ли мальчишки – да какой там, мальчишки, себя-то не обманывай, Анюта – так вот, смирятся ли воины с разносом от бабы? Как думаешь, матушка-боярыня? Алексей тебе мало показал, еще захотелось?»

В поисках нужного ей решения Анна прикидывала и так, и эдак, вспомнила даже еще один урок от ратнинского старосты: «Я ведь тоже все время по тонкой грани хожу: вот тут я могу приказать, тут не могу, а вот тут зависит от того, как дело повернуть. Это тоже тягота начального человека, и никуда от нее не денешься».

В размышлениях чуть не полдня прошло; хорошо, жизнь в крепости более-менее устоялась и личное вмешательство боярыни во всякие мелочи почти не требовалось. Решение, как это ни странно, подсказал Дударик. Точнее, пришло оно само по себе после того, как Анна услышала сигнал на обед.

– Ну вот, сколько провозилась, раньше надо было, – только рукой махнула в ответ на болезненный укол досады. – Ладно, как-нибудь по-матерински после обеда им устрою.

«Вот именно! По-матерински надо, а ты что удумала, боярыня? Воеводой стать захотела? Так ты не воевода даже для отроков. А Филимон? Неужто нарочно решил меня дурой выставить, чтобы потом отроков мордой по столу повозить: вот, мол, даже баба все видит, а вы, пни стоеросовые, понять не можете, что не воины вы еще, и нос вам задирать невместно!

Да нет, непохоже на него… Наверняка даже и не задумался, как это все с моей стороны выглядит. У него о своем голова болит, а мое боярство у него на последнем месте. И правильно! Каждый своим делом заниматься должен, а коли уж заступила за межу, на чужое поле залезла, так десять раз думай, Анюта. Сама же вспоминала Аристарха. Приказывать здесь отрокам ты не можешь – не воинский ты начальник, но повернуть по-своему…»

У двери в трапезную Анна подозвала дежурного урядника. Тот подскочил, вытянулся в струнку и зачастил привычное:

– Матушка-боярыня, отроки Младшей стражи…

– Не надо, Степушка, – остановила его Анна, порадовавшись про себя, что вовремя вспомнила имя отрока.

– Распорядись, чтобы первая полусотня в трапезной после обеда задержалась. Говорить с ними хочу.

– Матушка-боярыня, наставник Тит…

– С наставником Титом я сама все улажу, – остановила его Анна. – Иди, Степушка.

Обежав глазами выстроившуюся полусотню, боярыня тяжело вздохнула и сокрушенным тоном, вроде бы вполголоса, но достаточно громко для того, чтобы ее расслышали все собравшиеся, обратилась к стоявшему рядом с ней Титу.

– А что это они у тебя заморенные какие, господин наставник?

Строй вздрогнул: настроились-то совсем не на то. Не иначе, ожидали от боярыни восторгов и похвал, а тут… Лица мальчишек обиженно вытягивались, но Анна будто и не заметила, какое действие произвели ее речи. Тит промолчал, ожидая продолжения, но глаза его заблестели. Анна не сомневалась: наставник с трудом удерживается, чтобы не подмигнуть ей одобрительно.

– Али кормим мы их худо? Ты только скажи, я Плаве велю…

– Нет, Анна Павловна, нельзя больше, а то не воев получим, а разжиревшее стадо, – серьезно и не менее озабоченно покачал головой Тит. Ну, прямо отец родной!

Анна покивала, опять пригляделась к насторожившемуся строю.

– А кто это у тебя там в грязной рванине притулился?

Наставник точно знал, что оборвышей в полусотне нет, но и тут возражать боярыне не стал, только слегка руками развел, как будто извиняясь за недосмотр. Он не сомневался в том, что именно сейчас пытается проделать с отроками Анна – сам не раз новиков в разум приводил, но в женском исполнении видел это впервые и приготовился наслаждаться. Ну, и подыграл в меру сил, рассудив, что сумеет поправить, если что пойдет не так.

– Разве Ульяна с Верой плохо за холопками следят? – ближайший к Анне отрок, к которому она обратила свой вопрос, вздрогнул и гаркнул накрепко вбитое наставниками спасительное: «Никак нет, матушка-боярыня!»

Анна удовлетворенно кивнула, прошлась вдоль строя, внимательно вглядываясь в лица, опять горестно вздохнула и махнула рукой в сторону столов:

– Садитесь, детушки. Не могу я с вами, стоящими, разговаривать: вон вы какие у меня вымахали! Шея заболит – голову задирать.

Дождалась, пока все рассядутся, опять прошлась, на этот раз вокруг стола. Кого по волосам мимоходом потрепала, кого по плечу погладила или по спине рукой скользнула. Недоумевающие парни, лишенные материнской ласки, на глазах расслаблялись.

«Эх, Анюта, Анюта, куда лезешь? Боярства тебе нужно… Род поднять… На святое замахнулась: сыновнюю любовь используешь… И не противно самой-то?

А если оставлю все как есть, то скольких потом не досчитаемся? Нет, Анька, подбери нюни. Коли начала, так доводи до конца!»

Усевшись во главе стола, Анна подперла подбородок рукой, еще раз вздохнула и произнесла совсем уж неожиданное:

– Что же нам с вами делать, детушки мои?

– А что не так, Анна Павловна? – «заступился» за отроков их наставник. – Ты сама погляди, каких мы соколов выпестовали!

– Ой, Тит, и рада бы тебе поверить, да не могу: сердце материнское иное вещует. Одно только и радует: сотня ратнинская вовремя на помощь пришла, а то кто знает, сколько бы здесь сейчас свободных мест на лавках было?

Кое-кто из отроков недовольно заелозил по скамьям, но старшие не обращали на них никакого внимания и говорили только друг с другом, будто вдвоем за столом сидели.

– И ведь как чуяла, так и сложилось. Ты вот, Тит, говоришь – «соколы»… Да будь они и в самом деле соколами, разве допустили бы такое непотребство?

– Ты про что, Анна Павловна?

– Ну как же, – закручинившаяся было матушка-боярыня всплеснула руками. – Сколь живу в Ратном, столько и слышу, что первейшая обязанность воев – своих десятников и сотника в бою беречь пуще всего. А тут? Ни один – ты слышишь, ни один! – наставник обратно целым не вернулся! Для чего вы их самострельному бою учите? Для чего они тут целыми днями кнутами размахивали? Мух гонять? От девок отбиваться?

«Эй, эй, боярыня, чересчур-то не расходись».

У сидящих за столом отроков потихоньку начинали багроветь у кого щеки, у кого уши, но вставить слово в разговор старших не посмел ни один: к ним не обращались.

– Вот и получается, что учить-то вы их учили, старательно; они те умения перенимали тоже старательно… А вот как до дела дошло – и куда все умения делись? Хоть один вспомнил, что делать надобно? – Анна опять не смогла сдержать своего возмущения. – Вот и дождались: наставник Анисим там лег, наставнику Глебу лицо изуродовало… Ведь оба за них, за соколов наших, подставились, на себя те удары приняли! А наставника Алексея почему выстрелами не прикрыли? Э-эх! – она досадливо махнула рукой. – А ты говоришь, соколы…