Да и с баловством тоже… Вроде шутки по-прежнему шутили, но уже только в свободное время, и подначивали друг друга иначе. По-мужски, что ли? А уж лодырничали и вовсе только на выгребных ямах да на кухне.

И то ли кровь погибших, то ли страх, без которого ни один бой не проходит, смыл все остальные страхи, что в их душах с детства ютились.

Самое неприятное, что Анна отметила для себя: отроки теперь и к ней стали относиться иначе. Ей казалось, что слушались они ее слов не потому, что она для них боярыня, начальный человек, а…

«Так от маленького ребенка отмахиваются – лишь бы отвязался и не плакал. Не встреваю я со своими приказами поперек их наставников и командиров – и ладно. Ой, чует мое сердце, нахлебаюсь я еще с ними».

А еще вернувшиеся из первого похода опричники почему-то напрочь перестали слушаться Красаву! Анна однажды глазам своим не поверила: маленькая волхва по какой-то надобности сунулась к дневальному, но вместо привычной улыбки и «Щас сделаем!» получила равнодушное «Не положено!».

Оторопевшая от неожиданности девчонка попыталась было с налету настаивать на своем, даже ногой притопнула от досады, но получилось только хуже. Отрок легко развернул разгневанную волхву за плечи:

– Иди-иди, нечего здесь… – и слегка шлепнул ее пониже спины. Не сильно совсем, в шутку, но Красава убежала прочь, глотая слезы. До сих пор она принимала наказания только от бабки – но от Великой Волхвы и наказание иной раз как награда, а тут какой-то мальчишка! И главное, она ничего не могла с ним поделать.

«Будто они перестали видеть волхву, и перед ними всего лишь надоедливая девчонка! Вот и хорошо – хоть кто-то ей укорот дал. А то ведь ничего своего за душой еще нет, только заемным бабкиным страхом пугает! В поневу не вскочила, а уже пытается тут распоряжаться. И хорошо, что помимо меня все, я вроде как выше этого оказалась…»

Не в первый раз такие мысли приходили боярыне на ум. Анна замечала, что девчонка ее почему-то стала не на шутку раздражать, хотя раньше только умиляла.

«Когда что изменилось? Когда полусотню встречали да Красава к Мишаниному коню было подсунулась, уже тогда меня ее неудача позабавила…»

Может быть, все началось с памятного разговора с Юлькой про их нелепую девчоночью вражду, когда Анна впервые задумалась, отчего с таким трудом дались ей неодобрительные слова про Красаву – будто кто нарочно уста затворял. А может, Аринины речи заставили задуматься: наговаривать на Нинеину внучку помощнице совсем не с руки – вот уж кто Красаве не по зубам.

В общем, кабы не Саввушка, который рядом с маленькой волхвой стал заметно спокойнее, боярыня уже давно нашла бы способ спровадить девчонку из крепости – и с превеликим облегчением.

Вначале Анна надеялась, что появление в крепости других детей, хотя бы Арининых сестренок, облегчит выздоровление Саввушки, и Красава вместе с ним сойдется с остальной малышней. Но ничего подобного не произошло. Все немногочисленные младшие ребятишки держались вместе, спорить промеж себя – спорили, но до серьезных ссор между ними дело не доходило.

Может быть, оттого, что, кроме Дударика, вновь прибывшие оказывались девчонками и сразу же вливались в младший девичий десяток. Все они, включая Ельку, невероятно гордились тем, что тоже причислены к воспитанникам Академии и держались дружной кучкой. Веркина Любава – такая же шустрая, как ее мать, разве что немного потише (судя по всему – пока), тихая и едва начавшая приходить в себя Рада, даже недавно появившаяся Пелагея – дочь одной из куньевских баб, переехавших на жительство в крепость и обретавшихся пока что на подворье у Андрея. Дударик, единственный мальчишка их возраста, вполне с девчонками ладил, а Арининых сестренок так и вообще теперь опекал: ежевечерне провожал их на посад и к отбою приводил обратно. Впрочем, ни для кого не являлось секретом, что он таким образом и сам навещает Андрея.

А вот Саввушка с Красавой так и держались особняком. Попытки Анны поговорить с Елькой, чтобы ребятня приняла к себе хотя бы Саввушку, ни к чему не привели: младшая дочь только мялась и отмалчивалась. В конце концов на прямой вопрос матери призналась:

– Красава его к нам не пускает. Мы его раз позвали к себе, а она ему не позволила… Он же всегда рядом с ней, я его одного и не видела… А она – злая! Рада ее боится, да и вообще она… смотрит!

– Как смотрит, Елюшка? – растерялась Анна.

– Так, смотрит… – Елька шмыгнула носом. – Смотрит и пугает… А Рада говорит, она так и змей может наслать, и пауков, – дочка вздохнула и шепотом добавила: – Ее и отроки боятся… Она им что хочешь приказать может!

«Мда-а… Вот как знаешь, боярыня, так и решай… Может, Красава из вредности мальчонку к другим детям не подпускает, а может, для его лечения так и надо – поди разбери. А если она и других ребятишек запугает? Не дело это!»

Впрочем, не желая вызвать неприязнь старой волхвы, Анна старалась свое изменившееся отношение к Красаве не показывать, но, видать, не преуспела и неожиданно обнаружила, что та ее с некоторых пор не просто сторонится, а шарахается прочь, словно не знакомая да ласковая боярыня перед ней, а чудище неведомое.

Анна раз для проверки нарочно заговорила с девчонкой: позвала к себе в горницу, стала о Саввушке расспрашивать. И говорила, как обычно, приветливо. Красава боярыне перечить не посмела, пришла и отвечала, но – Анна ясно это видела – стояла, сжавшись, в любой момент готовая броситься прочь со всех ног. То бледнела, то краснела, а глазенки так и мельтешили, как распуганные мыши в подклете. Никогда ничего подобного за маленькой волхвой не замечалось.

Анна, сама себе удивляясь, беседу нарочно растянула, а когда отпустила девчонку, та только что не бегом от нее ринулась! В это время в горницу к Анне за каким-то делом Ульяна вошла, так на нее в дверях волхва и налетела. Шарахнулась в сторону, как зазевавшаяся ворона от огородного пугала, внезапно «замахавшего» руками при порыве ветра, чуть не расшиблась о стоящий рядом с дверью сундук, а потом торопливо юркнула в дверь мимо жены обозного старшины.

«Ни дать, ни взять, напроказивший щенок. Разве что лужу на полу не наделала».

Ульяна тогда даже руками всплеснула:

– Да что с ней такое творится?! Словно чумовая стала. Давеча от Верки так же вот метнулась, едва в яму выгребную не свалилась. Ты, что ли, ее изругала?

– Сама не пойму… – пожала плечами Анна, задумчиво глядя вслед Красаве. – Не ругала, напротив, похвалила…

– Ну, совсем полоумная! – посетовала Ульяна. – Вроде никто ее тут и пальцем не трогает, отроки и с Елюшкой твоей так не носятся, как с ней, а поди ж ты! Ладно бы от взрослых, но она и от девчонок наших так же шарахается. От них-то с чего?

– От каких девчонок? – не на шутку заинтересовалась Анна. – От боярышень?

– Этого не видела, врать не стану. От старших она всегда подальше держалась, – охотно пояснила Ульяна. – А вот за меньшими частенько подглядывала… Они-то с ней не очень, все норовили в сторону, а вчера Красава сунулась следом за ними к собачьим клеткам и тут же как ошпаренная вылетела!

– А Красава теперь нас боится! – просветила мать донельзя довольная Елька. – И меня, и Феньку со Стешкой! Она к нам вообще не подходит!

– И как вы ее так умудрились?

– Да не знаю, мам… – пожала плечами девчонка. – Мы, честное слово, ее ни капельки и не трогали! Сама она…

Поняв, что ничего от дочери не добьется – куда уж девчонке понять то, что и взрослые не разумеют, – Анна больше ее не расспрашивала, но не на шутку озадачилась. А вскоре заметила, что Красава боится только тех, кто принимал участие в лечении Андрея. Да не просто опасается, а прямо-таки шарахается от них, словно зверек, не разумом, а животным чутьем ощущающий присутствие неведомой опасности.

«Ничего не понимаю! Чего она во всех нас пугается? Не забывай, Анюта, Красава как-никак у Великой Волхвы учится. Почуяла что-то, что в нас той ночью проснулось? Эх, знать бы еще – что?!