Джина весело смеется, спохватывается, прячет лицо за ладонями. Руки никогда не были самой красивой частью ее тела, а теперь они еще и изуродованы артрозом. Она перехватывает взгляд Жюли и печально кивает.

— Видишь, мы похожи: не пальцы, а крючья. Глории повезло больше?

— Намного.

— Прости.

— Ничего, я просто констатирую факт.

— Хотелось бы ее повидать.

— Так в чем же дело? Наш остров совсем недалеко. Глория будет рада… В «Приюте» вы встретите множество почитателей. Вчера я беседовала с одним другом, речь случайно зашла о вас, и он… знаете, что он сказал?

Джина не сводит с Жюли глаз. Она жаждет похвалы, как ребенок куска именинного торта.

— Так вот, он сказал: «Монтано была настоящей звездой. Таких больше не делают!»

В порыве благодарности Джина хватает руку Жюли и подносит ее к губам.

— Я тебя обожаю, правда. Приятно, когда тебя хвалят. Мой телефон молчит уже много месяцев. Забвение, дорогая, полное забвение. Никто этого не поймет. О, прости, mia cara, тебя я в виду не имела, но ты наверняка свыклась за столько лет. А вот я… Последний раз обо мне вспомнили два года назад, когда понадобилась совсем старая старушка на роль паралитички. Не слишком заманчиво и совсем не почетно, но меня это не смутило. На меня напялили лохматый парик, я вынула зубные протезы, и получилась фея Карабос! Жаль, что сегодня злые ведьмы больше не интересуют ни киношников, ни телевизионщиков, так что Джина тоже не нужна. Finita la comedia!

Она достает из кармана кружевной платочек, благоухающий жасмином, и промокает глаза, потом протягивает руку к Жюли.

— Помоги мне подняться, а то меня после нападения ноги плохо держат. Пойдем, я покажу тебе квартиру. Здесь мой кабинет… Теперь делами занимается поверенный… Это гостиная, тут книги, кассеты, старые фильмы, но я их больше не смотрю.

Она останавливается и признается горьким тоном, наставив на Жюли указательный палец.

— Я потеряла вкус к жизни. Мне страшно. Видишь там, на консоли, мои документы? Я не решаюсь к ним прикоснуться! Мне вернули паспорт и удостоверение личности — их выловили из сточной канавы.

Жюли решает полюбопытствовать, раскрывает испачканный в грязи паспорт и пробегает глазами строчки.

«Джина Монтано… родилась в… родители… 1887».

«Отлично!» — улыбается про себя Жюли. Джина тянет ее за рукав.

— Идем, я покажу тебе кухню. По правде говоря, большую часть времени я провожу именно там.

При виде завешанных киноафишами стен Жюли не может скрыть удивления. Джина в объятиях Тайрона Пауэра.[13] Джина в «Пылком Везувии» рядом с напомаженным актером, в леопардовой шкуре. Джина в «Тайне бунгало», целится из револьвера в выпрыгивающего из окна мужчину… Повсюду — от пола до потока — поцелуи, сладострастные объятия и написанное крупными буквами имя — ДЖИНА МОНТАНО.

Джина тоже смотрит на старые картинки, молитвенно сложив пухлые ручки.

— Вся моя жизнь, — шепчет она. И добавляет беззаботным тоном: — Все они — Шарль Буайе, Эррол Флинн, Роберт Монтгомери, Роберт Тейлор[14] — держали меня в объятиях. Я помню каждого. Куда уж тут переезжать…

— Вовсе нет, — возражает Жюли. — У меня появилась отличная идея: вы должны поселиться в «Приюте отшельника», рядом с нами.

— Слишком поздно. Слишком, уверяю тебя. Знаешь, меня навестил сын — заскочил между двумя рейсами. Он готов купить мне квартиру в другом доме, но нельзя же провести остаток жизни, перебираясь из одного жилища в другое, хоть я и цыганка… Шикарная, но цыганка. И вообще, мне пора на кладбище.

Одинокая напуганная старушка плачет, прислонившись к своей гостье, плачет — и не может остановиться.

— Спасибо тебе, — шепчет она. — Спасибо, что пришла… Ты права. Возможно, я найду покой среди вас, если меня захотят принять в ваше «братство». Выпьешь кофе? Я сделаю тебе эспрессо. Садись вот там, рядом с плитой.

Джина успокоилась. Она кивает на одну из афиш, где изображена повозка первопоселенцев, окруженная воинственными индейцами, рядом с убитым кучером сидит молодая красавица и целится из винтовки в «краснокожих».

— Фильм назывался «Зов Запада». Забавно, правда? Я уже тогда искала землю обетованную. Сколько сахара?

Она садится рядом с Жюли, смотрит ей в глаза с тоской и надеждой.

— Думаешь, они согласятся?

— Почему бы и нет… Нас с Глорией приняли.

— Это не одно и то же. Вы обе были несравненными исполнительницами.

— И стали почетными «экспонатами».

— Боюсь, мои романы, любовники и разводы могут кое-кому не понравиться.

— На этот счет не беспокойтесь! Глория выходила замуж пять раз, да и драм в ее жизни хватало… Жених моей сестры погиб в Вердене, муж-еврей был депортирован, другого мужа убили эсэсовцы, последний покончил с собой, а еще один… С ним тоже что-то стряслось, не помню что именно.

— Продолжай, прошу тебя! — восклицает Джина. — Обожаю истории из жизни. Все мужья Глории наверняка были богачами?

— Конечно. Сестра всегда знала, где, когда и в кого следует влюбиться.

— А ты?

— Я?.. Я пыталась покончить с собой, потом перебиралась из одной лечебницы для душевнобольных в другую — лечилась от депрессии.

— Mamma mia, как это ужасно! Но теперь ты здорова?

— Каждой весной я жду, что мои пальцы отрастут. Жду уже шестьдесят три года. Я ответила на ваш вопрос?

— Мне очень жаль, Жюли. Но, знаешь, ты выглядишь очень бодрой — несмотря ни на что! Живой укор мне… Так ты считаешь, мне будут рады в «Приюте»?

— Вас примут с распростертыми объятиями. Для тамошних обитателей мы что-то вроде редких животных — от нас пахнет джунглями! Только подумайте, как им повезло, Джина: собственные джунгли! Сейчас в «Приюте» выставлена на продажу прекрасная вилла — «Подсолнухи». Стоит она дорого, но, думаю, деньги для вас не проблема?

— Ты права. Еще чашечку? Ты ведь не торопишься?

— Ради такого потрясающего кофе стоит задержаться.

— Вот и славно.

Джина открывает ящик стола и достает колоду карт Таро.

— Сними!

Жюли твердо намерена осуществить свой план. Переселение Джины Монтано в «Приют отшельника» не столь уж и важно для нее. Ничто в этом мире больше не имеет значения для Жюли Майёль. Ею двигало любопытство — как слегка безумным ученым, который рискует и подвергает свою жизнь опасности, смешивая вещества с неизвестными ему свойствами. Жюли приложила немало усилий, чтобы довести дело до конца. Послала Джине буклеты, восхваляющие красоты, удобства и безопасность «Приюта отшельника». Достала подробные чертежи виллы «Подсолнухи» (Джина сказала, что кровать в спальне должна непременно стоять изголовьем к северу и ногами к югу!) и список владельцев соседних домов со всеми биографическими подробностями. Джина упомянула, что терпеть не может мистраль,[15] и Жюли не поленилась узнать, какие ветры с какой силой и частностью дуют в районе острова. Они без конца беседовали по телефону, а если Жюли казалось, что необходима личная встреча, она отправлялась в Канны. Очень часто усталость и боль в боку заставляли ее искать убежища в кафе — если она находилась «на берегу», или в своем кресле — если слабость настигала ее дома. Иногда, очень редко, Жюли приходила в голову мысль, что, возможно, еще не все потеряно и операция спасет ее, но решения она менять не собиралась. Однажды утром она, как всегда, пришла навестить сестру, и та встретила ее с распростертыми объятиями.

— Вижу, ты в прекрасном настроении. Что случилось?

— Никогда не догадаешься. Иди сюда, сядь рядом. Да, у меня остались верные друзья!

— Ну же, рассказывай.

— Наша председательша…

— Мадам Жансон-Блеш?

— Да. Она только что была у меня — приносила на подпись одну бумагу. Знаешь какую? Просьбу о награждении. Это формальность, но необходимая. Она взяла на себя все хлопоты… Меня наградят в день рождения. Орденом Почетного легиона. Это станет доказательством того, что обо мне помнят. Я так счастлива… А ты рада?.. Лет через десять наградят и тебя. Я в этом уверена. Главное, никому ничего не говори, это должно стать сюрпризом.