логической конструкции высказывание, обращенное само на себя, превращается в

парадокс. Как и в более простом случае – «Это высказывание ложно». Если применять

данное заключение по отношению к какому-нибудь другому – « я хочу умереть. Это

высказывание ложно», то никаких проблем не возникает, но если его обратить на себя, то,

естественно, получается головоломка. Если само это высказывание ложно, что оно ложно,

следовательно, оно истинно. Эту проблему более или менее успешно разрешил немецкий

математик Гёдель, доказав свою Теорему о неполноте, в которой утверждалось, что в

любом языке (математическом, логическом, разговорном и т.д.) есть высказывания, про

которые нельзя сказать истинны они или ложны. Не бог весть, какое утешение для

математиков, да и звучит это утверждение, скорее, как доказательство границ логического

мышления, если не сказать больше – как признание собственного бессилия в сфере

логических конструкций.

В свете вышесказанного весьма любопытным становится рассмотрение рассказа Виктора

П. «Мардонги». В нём рассматриваются некие духовные мардонги, которые возникают

после смерти людей, когда «актуализируется внутренний мертвец», и все последующие

(послесмертные) описания их биографий, мыслей, анализа и развития их творчества и

т.д., как бы добавляют новые штрихи к невидимому идеальному мардонгу,

существующему в сознании живущих.

Если попробовать обратить идею этого потрясающего рассказа на самого автора, который,

как хочется верить, всё ещё жив, то сам Виктор П. описывая эти явления, накладывает

первые мазки на собственного будущего мардонга, или уж во всяком случае, готовит

масло для его варки. Однако если верить создателю всего этого изящного ужаса,

внутренний мертвец присутствует в человеке с самого рождения. А так как именно

внутренний мертвец и есть будущая «сердцевина» мардонга, то невольно возникает

логический вывод, что с помощью конкретно этого рассказа, а, вероятно, и всего

творчества Виктора П., его внутренний мертвец печётся о создании для себя более

привлекательного, яркого мардонга, который будет воздвигнут в идеальном мире после

его (мертвеца) актуализации.

Если на миг допустить правомерность подобного довольно жутковатого вывода, то

немедленно хочется, преодолев страх, заглянуть как можно глубже в глаза собственного

внутреннего мертвеца. Его безмолвный ответ на не прозвучавший вопрос, действительно

может вселить настоящий ужас – всё творчество в широком понимании этого слова,

известное человечеству, есть ни что иное, как работа внутренних мертвецов для создания

легиона мастерски разрисованных мардонгов, которым поклоняются живущие.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------

ВЫСОЦКИЙ И ДОСТОЕВСКИЙ. СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ

Вот уже тридцать лет прошло с той удушливой летней ночи, на исходе которой мы

потеряли одно из самых уникальных явлений современности – поэта и певца Владимира

Высоцкого. И с тех пор не утихают повсеместные споры, мутные сплетни, досужие

домыслы, чрезмерная хвала и огульная хула великого мастера задушевных песен под

гитару, тематика которых поистине не имеет границ. И сегодня снова хочется осторожно

подкрасться на цыпочках к Великой тайне его словесного творчества, переложенного на

довольно простые мотивы, которая вот уже несколько десятилетий не дают равнодушно

проживать и спокойно умирать нескольким поколениям слушателей. А в том, что эта

тайна существует, можно уже не сомневаться – с годами песни Высоцкого обретают всё

большую значимость и выразительность, словно покрываемый благородной патиной

бронзовый монумент певца, застывшего в вечном объятии с семиструнной гитарой.

Когда-то прекрасный критик и эссеист Василий Розанов, написал про творчество

Достоевского примерно следующее: что, мол, до Фёдора Михайловича перед русской

литературой расстилалась относительно ровная дорога, изредка лишь уводившая читателя

в тёмные гоголевские пролески и манящая огоньками щедринских болотных топей. А

потом пришёл Достоевский со своими трагико-психологическими романами и словно

огромное тяжёлое бревно лёг поперёк дороги русской литературы. Такая яркая образность

вполне подходит и к пантеону произведений, созданных Высоцким – до него тоже хватало

достойных исполнителей собственных песен под гитару, имена которых и сегодня

достаточно известны широкой публике. Но не было на этой проторенной дороге некоего

места в виде мифологического бревна для серьёзных раздумий. И вот с появлением

особенно глубоких по смыслу и ярких по форме песен, эти раздумья «на завалинке» стали

рвать душу каждого слушателя, буквально, на кусочки. Действительно, творчество

Достоевского и Высоцкого в некоторых ракурсах очень даже сопоставимо. И там и там

зачастую выступают болезненные, но сильные личности. Как в романах Фёдора

Михайловича, так и в песнях Владимира Семеновича всегда звучит идея

всепобеждающего идеала добра и красоты, который почти никогда не достигается

главными героями, но неким позитивным фоном проходит через каждое творение.

Совпадают и главные мистические ценности, заключающиеся в некоторой не совсем

понятной, но, безусловно, необходимой пользе очистительных страданиях души перед

предстоящей Вечностью.

Если часто перечитывать Достоевского и слушать Высоцкого, то со временем становится

ясно, что эти два совершенно разных по эпохе и по характеру человека, безусловно,

пересекались в непостижимых метафизических сферах где-то «на узких перекрёстках

мироздания». Во всяком случае, по силе творчества, по выразительности описываемых

образов и по глубине психологического проникновения в самые тёмные уголки душ

людских эти знаковые фигуры необычайно близки друг другу.

Но у Высоцкого есть серьёзное преимущество – это стихотворный слог. То есть к

огромной мощи психологических описаний пограничных состояний человека добавляется

мистическая сила стиха, о которой великий Бродский всегда говорил исключительно

шёпотом и с благоговейным придыханием. Такой могущественный союз не мог не

породить нечто уникальное, полностью выходящее за рамки обыденного понимания. Это

явление и сегодня мы продолжаем наблюдать в виде огромного пространства

самобытного таланта, называемого для примерной ясности «творчество Владимира

Высоцкого».

Второй убойный козырь Владимира Семёновича – это индивидуальная на все времена

манера исполнения. Сколько бы не хрипел сегодня странноватый тип Никита Джигурда,

сколько бы не старались нынешние шансонье сымитировать знакомые с детства каждому

хриплые атональные мотивы Высоцкого – подобные попытки изначально обречены на

провал. И дело даже не в самом звучании – в своих самых серьёзных песнях Высоцкий

добивался воспроизведения некоторого «утробного рыка», сходного по силе воздействия

на слушателя с завораживающим чревовещанием шаманов.

И третий определяющий момент в творчестве бессмертного гения народной песни – это

доступный и одновременно очень тонкий юмор, украшенный великолепным владением

рифмой. Здесь Высоцкому действительно нет равных и, думается, если бы известный

острослов Пушкин дожил до 70-80-х годов прошлого века, Владимир Семёнович

заслужил бы не одну похвалу признанного светоча русской литературы.

Но всё вышесказанное – это всё не более чем человеческие слова с претензией на

некоторый достаточно примитивный анализ. В тех огромных космических просторах, где

звучит голос Высоцкого, любая критика или восхваление принимают образ очередной

попытки человеческого разума объять необъятное. Здесь нужно думать и проникать в