– Сегодня ночевать к тебе приду – жди… Надо попрощаться, – обняв Саньку и поцеловав ее в висок, сказал старшина.

Девушке не привыкать было ждать, ведь большую часть времени Федор проводил все-таки с семьей. Впрочем, после рождения Степки все изменилось. Теперь уже Наталье приходилось все реже и реже видеть своего мужа. Жена пыталась с помощью гадалки вернуть Федора Опарина в семью, но не получилось. Тогда Наталья решилась пойти в монастырь, попросить совета Гермогена.

Изба, в которой находилась келья старца, представляла собой небольшой деревянный сруб с крыльцом в три ступени. У входа ее встретил послушник и проводил внутрь. Там, в прихожей, уже были люди, желавшие попасть к старцу. Отстояв свою очередь, женщина вошла в горницу, где на широкой скамье возле стены, опершись на архиерейский посох, сидел Гермоген. На нем была обычная монашеская ряса и клобук, а впалую грудь прикрывал огромный золоченый крест.

– Я, наверное, не ко времени? – перекрестившись на иконы в красном углу и попросив у старца благословения, робко произнесла женщина.

– Ничего, ничего… Садись вот, матушка, – указал он на скамью, находившуюся у противоположной стены небольшой горенки. Когда Наталья села, священник произнес: – Теперь я слушаю тебя.

– Отче, у меня случилась большая беда, – зашевелились белые губы женщины, причем она вдруг всхлипнула, и из ее глаз потекли слезы.

– Успокойся, дочь моя. Успокойся. Если не можешь продолжать – не продолжай, – посмотрел ласково на нее Гермоген.

У женщины и впрямь не было сил говорить, но она все же сумела взять себя в руки. Утерев слезы концами покрывавшего голову Натальи светлого платка, молодая женщина снова заговорила:

– Батюшка, как мне жить? Ты прости, ум за разум заходит, а не знаю, что и сказать… – произнесла Наталья, и снова слезы хлынули из ее глаз.

– Ты говори, – попросил старец.

– Да, надо говорить, если уж пришла… Отче, тут вот мой Федька… – вытирая слезы, согласилась женщина.

– Федька? Чего с ним? Недавно я его видел. Он приезжал к нашему кузнецу, в Монастырскую слободу. Неужели происшествие? – произнес старец.

Наталья снова всхлипнула.

– Он меня не любит. Все к этой узкоглазой по ночам бегает, а ведь у него семья, – с трудом выдавила она из себя.

Старец вздохнул:

– Я уже говорил с ним, да только черного кобеля не вымоешь добела.

– Если я попрошу у Бога помощи? Он же должен помогать несчастным… – с надеждой посмотрела на старца Наталья.

– Должен, дочь, моя, конечно же, должен. Вот и обратись к нему. Может, уже обращалась? – кивнул головой Гермоген.

– Обращалась…

– С молитвой? – спросил святой отец.

Наталья покачала головой:

– Вроде нет, по-бабьи… Со слезами…

– Ты попроси Николая Чудотворца, нашего заступника, ведь он скорее до Господа нашего достучится. Глядишь, и помилует тебя. Или же твоего мужа накажет за все его грехи, – посоветовал старец.

Наталья испуганно взглянула на священника:

– Накажет? Федьку?

Зачем женщине нужны лишние проблемы? Ей бы только вернуть мужа, а вот зла ему она не желает. Какая же нормальная баба хочет плохого для своего мужика?

Бедную Наталью обуял страх, хотя его она понимала по-своему. Когда что-то непонятное собирается у тебя на затылке, а затем струйкой истекает вниз, к самым пяткам по спине, и все это мгновенно обрушивается. Точно такое же случилось сейчас и с ней.

– Можно без наказания? Просто пусть Федька покается и вернется ко мне, – с надеждой взглянула женщина на старца.

Дело шло к вечеру, и келья стала наполняться сизой закатной мглой, и когда по стенам забегали тени, старец велел молодому послушнику, все это время стоявшему за его спиной, зажечь лампадку, после чего в горнице стало заметно светлее.

– Я вот что тебе скажу, матушка, – взглянув в озаренное горящим фитильком лампадки лицо Натальи, проговорил старец. – Ты слезы-то не лей! Пустое дело. Лучше иди и молись Господу, чтобы он образумил твоего кобеля. Веруй, Бог тебя любит и не оставит в беде, как не оставлял он любого, кто обращается к нему с мольбой. Мужа же продолжай любить, так как все искупается и спасается любовью.

На прощание Гермоген благословил Наталью и подарил ей небольшую бумажную иконку Николая Чудотворца, а к ней написанный чьей-то прилежной рукой «Акафист святителю Николаю».

– Поставь иконку в красный угол, среди иных Божьих угодников, и молись, – наказал он ей. – С чувством молись, ведь иначе не поможет, а то иные порой бубнят себе под нос молитву и при этом думают вовсе о другом… Сам на себе, если честно, подобное испытывал. Когда молишься с чувством – все случается, а когда бездумно, так вообще пустая потеря времени… Все, иди, и да хранит тебя Господь!

Теперь, когда Федор сбегал ночью к маньчжурке, Наталья становилась на колени пред святым Чудотворцем и, приняв смиренное выражение лица, негромко молилась: «Избранный Чудотворец и угодник Христов, всему миру источай драгоценное миро милости, и неисчерпаемое море чудес. Восхваляю тебя любовью Святителю Николаю: ты же как имеющий путь к Господу, освободи меня от всяческих бед, и называю тебя: радуйся, Николай, великий Чудотворец». От себя также добавляла: «Прошу тебя, отец-священноначальник, верни мне моего Федора. Попроси Господа нашего, чтобы указал ему истинный путь…»

Предупредив Саньку о своей ночевке, Федор вернулся домой и стал готовиться к походу. Первым делом он привел в порядок оружие – поточил клинок, прочистил шомполом-стержнем ствол фузеи, зарядил два пистолета и после этого отсыпал в железный коробок из запаса пороха, налил свинцовых пуль, и уже хотел было заняться конской сбруей, когда к нему подлетели сыновья казака.

– Папа, возьми меня с собой! – заканючил Петр.

– И меня, тять, и меня… – следом стал напрашиваться и младший Тимоха.

«Наверное, им Наталья донесла о моем отъезде», – ухмыльнулся Федор, а вслух произнес:

– Рано вам! В дороге всякое может приключиться. Вон сколько развелось разбойников. Еще эти проклятые маньчжуры… Так и рыщут, так и рыщут вокруг. То жилища поджигают, то наших людей в плен уводят, а бывает, засады устраивают. Чуть зазевался – и поминай как звали… Нет! Подрастете чуть – тогда и поговорим. Пока сидите дома и объедайтесь белым хлебом в молоке. Если же не хотите – ступайте строить забор возле дома. Все лучше, чем пасть от руки иноземца.

– Не хочу возводить забор, а хочу рубить головы маньчжурам, – капризно заметил Тимоха.

Федор фыркнул.

– Сейчас как тресну! Мало не покажется, – бросил он в сердцах. – Герой нашелся… Ладно, даже и не проси, – заметив слезы в глазах у младшего сына, примирительно сказал он. – Если хочешь врагам головы рубить, то вначале нужно научиться этому ремеслу, а то ведь и свою так можно сложить.

Тут на выручку брату пришел Петр.

– Ты чего, папа! Ведь мы не хуже любого казака умеем махать сабелькой! Считай, каждый день с друзьями рубимся на пустыре, – похвастался он.

– Где ж вы сабли-то взяли? – не понял Федор.

– У нас не настоящие, а деревянные, – моргнул глазами Тимоха.

– Деревянные!.. – вздохнув, передразнил его отец. – Это, сынки мои, не то. С деревянными саблями только игры сплошные, а у вас пока даже нет коней.

– Коней возьмем у соседей! Сабли… У тебя одна лишняя имеется, и другую мы уж как-нибудь отыщем, – тут же ловко нашелся Петр.

Федор и не знал, как ему быть. До встречи с Санькой оставалась еще уйма времени, и солнце говорило лишь о начале дня, но ему нужно было еще побывать в Монастырской слободе, у бронного мастера Платона Кушакова, обещавшего залатать старшему Опарину доспехи. В недавней стычке с маньчжурами старшине помяли обмундирование. Заодно уж пусть кузнец и на подковы Киргиза взглянет, на конскую попону. В дальней дороге все нужно предусмотреть.

– Пошли на задний двор, – неожиданно сказал Федор сыновьям и, сняв со стены обе хранившиеся в доме сабли, пошел к двери. Те, забыв про все на свете, побежали следом.