Уже оказавшись у самых дверей в дом, Гийом услышал хихиканье и громкий шёпот, которые доносились из небольшой, увитой диким виноградом пристройки. Прислушавшись, он также услышал характерные звуки, говорившие о том, что помимо двух женщин, там находился и мужчина. Неприятная волна жара, вперемешку с нарастающей яростью, с головой накрыла и без того раздражённого Нарцисса, и со всей силы ударив по двери, он вошёл в дом графа, где в центральном зале уже собрались его гости, ожидая прихода музыкантов. Взгляды присутствующих сразу же были обращены на появившегося в дверях Беранже, который даже позабыл о том, что нужно поклониться, и, не обращая внимания на почтенных господ, беспокойно заскользил пылающим взглядом по залу. Картина была неутешительной: арфа была, а Тома не было так же, как и обеих мадмуазель де Роган. С трудом выдавив из себя приветствие, и небрежно поклонившись, Гийом выбежал вон, направляясь прямиком к пристройке. Что он собирался делать – не знал он сам, но гнев настолько заполнил его всего, что было совершенно неважно, что это – не его дом, и он даже не прислуживает в нём. В висках стучал пульс, и Билл даже не сразу опомнился, когда деревянная дверца пристройки со скрипом отворилась, и оттуда показалась сначала старшая сестра, затем младшая, а сразу за ними… Беранже остолбенел, пытаясь выровнять дыхание. Он не сразу сообразил, что следовало бы отвернуться, дабы не ставить барышень в неловкое положение своим любопытством. Вслед за двумя девушками, пристыжено опустив голову, следовал их конюх – молодой и крепкий хлопец, очень схожий чем-то с жеребцами, за которыми присматривал в конюшне графа.
Совесть, словно острой сталью, полоснула по сердцу, и Гийом, неловко склонившись в приветственном поклоне, едва ли не застонал в голос, настолько мерзко ему стало от собственных мыслей, которые он посмел допустить в отношении слепого юноши. Девушки, однако, не сильно смутились, тут же звонко поцеловав его в обе щеки, и заставив скривиться от чувства глубокого отвращения к ним и ко всему вокруг. Пересилив себя, и слащаво улыбнувшись, Беранже замешкался, пропуская их в дом, а сам бросился к колодцу, что был на заднем дворе. Быстро начерпав воды, он стал умываться, тщательно стараясь смыть с себя грязь их поцелуев, которая, как ему казалось, способны была проникнуть сквозь кожу. Ветер, тем временем, усиливался и, стряхнув с себя омерзительное замешательство, Билл решительно направился в дом, надеясь что Дювернуа просто посадили поесть где-нибудь на кухне, как это часто бывало.
Но его постигло разочарование. Оказалось, что сегодня Тома вообще не появлялся и граф удивлённо вскинул брови, когда Билл рассказал о том, что арфиста видели на дороге. Несомненно, он и до этого приходил и уходил сам, но по общим подсчётам юноша должен был придти ещё час тому назад. Не на шутку встревоженный граф послал двоих слуг с масляными фонарями, пройти по дороге до Сент-Мари, которая находилась меньше, чем в версте от его дома, а Биллу было приказано развлекать гостей.
Никогда ещё Беранже не было так тяжело петь. Старшая девица играла на клавесине, весьма недурно, но ему было не до песен, и едва пропев несколько куплетов, Гийом поклонился, и принеся извинения знатным зрителям, и выбежал на крыльцо, где стоял граф, тревожно глядя на вспыхивающие зарницы вдали.
— Почему не поёшь? – нахмурился он.
— Помилуйте, Ваша Светлость, я… — Гийом бросился на колени, хватая графа за руку, — я беспокоюсь о нём. Прошу вас, умоляю! Позвольте мне пойти его искать, я не могу петь – постоянно запинаюсь и забываю слова. Не гневайтесь, господин граф!
— Ладно, будет с тебя, поднимись. Но хотя бы зайди на кухню, Луиза хлеба тебе даст, не пойдёшь же ты голодным? И дождь собирается. Далеко ведь не уйдёт, бедняга, а ты простудишься, если в ночь пойдёшь его искать. Подожди до утра.
— Мы его не нашли, Ваша Светлость, хотя тщательно прочесали даже кустарник! – несколько мужчин, которых послал де Роган на поиски Тома, наконец, появились во дворе.
— Не могу! – уже совсем отчаянно вырвалось и уст Гийома, — А вдруг он не в деревне, вдруг и не дошёл далеко, а свалился куда-нибудь, или разбойники напали?! Я не могу ждать до утра!
— Да хранит тебя Пресвятая Дева…
Видя отчаяние юноши, граф приказал слуге принести тёплый камзол из грубой шерсти, и отпустил, понимая, что Дювернуа уже давно может не быть в живых. Гийом не был местным и не знал, что в округе действительно орудует банда разбойников, убивавших и за пару ливров.
Блеснула молния, а вслед за ней раздался гулкий раскат грома. Подступающая гроза, совершенно не характерная для этой поры года, обещала вот-вот разразиться и поглотить окрестности. Ветер немного приутих, а первые дождевые капли были крупными и холодными. Гийом шёл по широкой дороге, и был уже далеко от Сент-Мари, где успел побывать, но так и не обнаружив Тома, бросился на его поиски, прекрасно понимая, что ночью это бесполезная затея. Но он упрямо шёл вперёд, то и дело спотыкаясь о камни и кочки, и стараясь ни о чём не думать. Безусловно, сознание было готово взорваться от волнения, страха, неизвестности, и одного единственного вопроса: куда ушёл Том? Даже вопрос о том, зачем он ушёл, был не настолько важен сейчас, хотя откуда-то из глубины почти неслышный голос кричал о том, что ушёл он, конечно же, из-за него самого. Гийом озирался по сторонам, и хотя молнии в небе выглядели уже совсем небезопасно, он благодарил небо за вспышки света, что от них исходил, и озирался по сторонам, выискивая глазами знакомую фигуру. Неужели он мог уйти так далеко?
Дождь не заставил себя ждать, и уже через четверть часа небо низвергло на землю потоки холодной воды, заставляя обоих странников, что чувствовали себя сейчас совершенно одинокими и несчастными, остановиться.
***
*включаем Alizbar — Cry of the Banshee http://youtu.be/xozjN5syPzc*
Том пытался идти под проливным дождём, но был так измучен усталостью, что в очередной раз упав, не имел больше сил подняться, и отполз в сторону, с облегчением нащупав густой кустарник на обочине. Несмотря на то, что ему было очень холодно, а вся одежда промокла насквозь, он не переставал убеждать себя, что поступил правильно, сбежав из Сент-Мари, сбежав от того, с кем не хотел и на миг расставаться, от того, чьим голосом был пленён, и чей запах различил бы из тысяч, от того, рядом с кем был впервые счастлив за столько лет. Хотя ощущение, оставленное на кончиках пальцев тёплой, нежной кожей, таяло с каждым днём, Тома был совершенно уверен, что если бы вдруг зрение к нему вернулось, он непременно смог бы нарисовать портрет Гийома, даже ни разу не видев на него. И сейчас, лёжа под потоками холодной воды, низвергаемой небом, он думал лишь о том, что больше никогда не сможет прикоснуться к невидимому объекту своей невидимой мечты.
Вчера ночью, убедившись, что Билл крепко спит, Дювернуа осмелился легонько коснуться его руки едва ощутимым поцелуем, и после этого просидел у низенького топчана, на котором тот спал, почти до утра. Тома ни за что не решился бы коснуться лица своего божества, но желание ощущать его теплоту было настолько сильным, что он просидел около трёх часов, просто прижимая нежную ладошку к губам. Именно тогда он и решил, что должен уйти, чтобы дать Биллу возможность продолжить свой путь. Его арфа осталась в доме графа, а сам он решил уйти в соседнюю деревню, где смог бы переждать, и вскоре вернуться в Сент-Мари, когда Беранже оттуда уже уйдёт. Том прекрасно понимал, из-за чего остался Билл, а скорее, из-за кого, но был совершенно убеждён в том, что такому, как он, не место возле такого, как этот юноша. Всё, что он о нём знал, было рассказами самого Нарцисса, а потому он казался Тому какой-то недосягаемой, яркой звездой в ночном небе, на которые, когда-то, арфист так любил смотреть. В детстве он мечтал полететь на одну из них, и посмотреть, как там живут люди? Отчего-то он был уверен, что там непременно кто-то живёт, и точно так же смотрит на землю, и хочет попасть сюда. Таким же далёким и прекрасным, манящим, и таинственным казался ему Гийом.
