- А теперь подумай о том, что все эти чувства есть природа человека. Человека, который видит, слышит, осязает, обоняет, вкушает… Для чего Творец создал органы чувств, дав их нам? Для чего создал прекрасную природу и красивых людей, чудесные ароматы, красивую музыку и вкусные яства? Церковь пусть читает свои проповеди об искушениях, о том, как горят в аду те, кто им поддаётся, да только ни один святой отец не ответит тебе прямо на простой вопрос: «Для чего же тогда созданы чувства и их объекты, раз недóлжно их использовать? Что есть жизнь»? Ты не камень, Гийом, не металл. У тебя прекрасные глаза, призванные наслаждаться миром, который цветёт вокруг тебя. Не грех ли – пренебрегать этим даром Господа Бога? Твоё тело – редкость, а красота не имеет равных. В самом деле, я давно не видел таких красивых людей. Так разве грех такому – желать внимания и обожания? Ты не можешь всю свою жизнь в темноте, как этот несчастный мальчик, с которым ты остался из жалости. Твоё призвание – блистать при дворе. Твоей внешностью должны любоваться и восхвалять её, а умения – ценить в полной мере. Что может тебе дать бедный юноша, который даже не видит тебя?
- Он любит меня. Вы сами заметили это.
- Любит. Тогда он отпустит тебя в свет, в мир, где тебе место.
- Я…
- Что сидеть взаперти? Зачем тратить драгоценные годы, которые так быстро уходят, унося с собой свежесть молодости и красоту?
- Зачем вы говорите всё это? – стирая ладонью непрошенную слезу, спросил Нарцисс, в душе которого творился настоящий хаос.
- Затем, что я не тот, кто будет читать мораль о благочестии и покорности судьбе. Если благочестие – это заживо похоронить себя в каменном мешке, то будь оно трижды проклято. Я удивился тому, как быстро переменился ты, оказавшись при дворе. Но значит, такова твоя истинная природа, и Версаль - твоя среда, а потому, используй её в полной мере. Хватит душевных метаний! Хотя бы, когда ласкаешь меня, перестань думать о том, что давно отжило свой век.
Верность, которая отягощает – это медленная смерть, Гийом.
Пора возвращаться к жизни.
***
Хотя Александер Этьен уговаривал его остаться, Беранже не согласился, и, пустив Лулу рысью по ночным улицам, отправился обратно в Версаль. По дороге он обдумывал всё сказанное ему маркизом в этот вечер, и путался в своих ощущениях. С одной стороны де ля Пинкори был прав относительно его природы, и лишь повторил то, что Гийом давно чувствовал сам. Хоть это было и горько, но было чистой правдой. А с другой, ничто не могло оправдать подводных действий свободолюбивого вельможи, который так грубо вмешался в его жизнь. Именно то задевало Нарцисса, что пока он фантазировал, будто соблазняет де ля Пинкори, и добивается его, на самом деле маркиз неприкрыто посмеялся над ним, сам обставив всё так, что теперь Билл казался марионеткой в его руках. Не он был хозяином положения, а де ля Пинкори. Кроме того, всё, что он держал в строгой тайне, давно стало явью, и маркиз лишь подыгрывал нелепому спектаклю, наблюдая за тем, как молодая природа берёт верх над здравым рассудком. Не оставляло сомнений и то, что мэтр Лани, наверняка, тоже знал обо всём. И только один Тома, блаженный, верил всем его словам. Верил беспрекословно и преданно. Не сказал о словах де ля Пинкори? Гийому была известна причина, и эта причина лишь добавляла боли и злости одновременно.
Погружённый в свои думы, Беранже вновь не заметил, как преодолел весь путь и дворцовые ворота, и, спешившись, шёл по версальскому парку. Тёплый ветер ночи развивал его волосы, позволяя серебристому свету луны очерчивать тонкие линии лица, затуманенного неприятными мыслями. Время было около двух часов пополуночи, и в окнах дворца только начинали потухать огни. Вдруг Гийом заметил, что на боковой тропинке ожила неподвижная прежде тень. Присмотревшись, он заметил, что силуэт приближается, и когда неизвестный вышел из-под сени листвы, а луна осветила его лицо, Нарцисс понял, что перед ним сам Чёрный Лебедь.
- Жаль, что мы не были знакомы лично прежде, но я уверен, что моё имя известно вам, Гийом, - обратился он к Биллу бархатным голосом, медленно приближаясь.
- Я очень рад вас видеть, сударь, но позвольте задать вам нескромный вопрос…
- Что я делаю здесь в столь поздний час?
- Полагаю, это меня не…
- Касается. Я ожидал вас, вон на той скамье, - Марисэ указал вглубь парка, - Вы не откажете мне в беседе?
Пока Беранже пытался сообразить, что следует ответить, Чёрный Лебедь бесшумно приблизился, и сию же минуту Гийома окутал тот самый удушливый кокон, которого он так боялся, и почувствовав, что оседает на землю, не в силах вымолвить и полслова, он протянул руки к Марисэ, который быстро подхватил его, и, заставляя держаться на ногах, потянул к ближайшей скамье. Билл пытался сказать, что ему дурно от запаха, но не мог произнести ни звука, а в слезящихся глазах темнело с каждым шагом. В голове шумело, и сперва, в кромешной тьме, что дымом окутывала сознание, послышались чужие голоса, сливающиеся в какой-то страшный вой, а потом свой собственный. Биллу казалось, что он безответно взывает к какому-то высокому человеку с длинными чёрными волосами, что стоит к нему спиной, не желая обернуться. Он видел солнце, луну и звёзды одновременно, а потом на голову опустился огненный обруч, и волной накатила адская головная боль. Огонь стал охватывать его всего, и Беранже чувствовал, что нужно произнести одно лишь слово, и всё прекратится, но доводящий до потери рассудка запах сковывал дыхание и лишал дара речи. Когда жар огня полностью поглотил его, Нарцисс почувствовал внезапное облегчение, и тягучее оцепенение начало потихоньку отступать. С трудом приоткрыв потяжелевшие веки, он увидел Марисэ, который сидел рядом, на краю скамьи, и пальцами массировал какие-то точки на его ладонях, а когда заметил, что он приходит в себя, стал особым образом надавливать на ушные раковины.
- Вам лучше?
- Благодарю вас. Но, кажется, аромат вашего парфюма беспощаден ко мне.
- Это вербена.
Гийом простонал, приподнимаясь на скамье, и уселся рядом с Лебедем, который не отпускал его рук.
Вербена. От одного названия вновь стало не по себе, но мудрёный массаж, который делал ему японский красавец, быстро приводил его в чувства, и Нарцисс почувствовал, что тошнота и головокружение потихоньку отступают.
- И часто с вами такое случается? – осведомился Марисэ, пронизывая Гийома взглядом агатовых глаз. Луна вышла из-за крон деревьев, и осветила его лицо, и провансалец смог хорошо рассмотреть восточные черты, в которых было нечто притягательное и отталкивающее одновременно. Тонкие чёрные брови вразлёт напоминали маленьких змей, а губы, с их плавными линиями, можно было сравнить только с лепестками мальвы. Марисэ вздрогнул, обернувшись на крик совы, и Гийом окинул восхищённым взглядом его профиль, после чего его взор сам устремился к волосам, спадающим на плечи чёрным шёлком. На их фоне, да ещё в лучах ночного светила, кожа Лебедя казалась совсем белой, сияя голубоватым оттенком. Тёмные глаза сверкнули яркими бликами, и лебедь обратил взор к Гийому, отчего сердце последнего стало трепыхаться, словно птица, которую заперли в клетке. Провансалец еле выдавил из себя ответ:
- Свидетелем первого раза вы стали также.
- Позвольте вас спросить, что вы чувствуете, вдыхая этот запах?
- Головокружение, сударь.
- Но ведь наверняка что-то ещё. Вы ничего не видите?
- Что значит «вижу ли»? – удивлённо приоткрыл глаза Беранже, поражаясь настойчивости ночного собеседника.
- Видения…
Марисэ как-то странно взглянул на Нарцисса, и тот почувствовал, что ещё немного, и наговорит лишнего совершенно незнакомому человеку, которому, по какой-то неведомой причине, так и хотелось рассказать всё то, что не переставая терзало душу. Но памятуя о благоразумии, Гийом торопливо поднялся со скамьи и поклонился.
- Прошу меня простить, но я должен вас покинуть. Ваше общество было большой честью для меня, и удовольствием, к тому же, вы мне очень помогли, но теперь мне пора уходить. Надеюсь увидеть вас в скором времени. – скороговоркой пролепетал Беранже, и попятился назад.
