- Как смел он, подлец?! Вы уверенны в этом? – вспыхнул маркиз, крепко хватая Беранже за руки, - Вы точно знаете? Да если это он, то не избежать ему беды, я лично накажу его, и сообщу об этом королю! А то, что он так долго удерживал вас подле себя, зная, как нужны танцоры в королевском театре, ещё помянут ему не раз - будьте уверенны, Парижа он долго не увидит!

- Но как вы это сделаете, а если… а если он его убил? – пуще заливаясь слезами, Гийом уже не сдерживал себя в проявлении эмоций, из последних сил пытаясь не допустить одного лишь промаха – не обнаружить настоящих уз, что связывают его с арфистом.

- Успокойтесь, мой прелестный друг, - мягко промолвил Александер прямо на ухо Гийому, почти касаясь губами чёрного шёлка волос, - но медлить нельзя, а посему, слуга проводит вас в ваши покои, а я, тем временем, нанесу визит барону.

- Я еду с вами! – воскликнул Билл, вцепившись в руку де ля Пинкори, - Я не смогу уснуть, господин маркиз!

- Но карета поедет слишком медленно, куда быстрее я пустил бы лошадь галопом, и через четверть часа был бы у де Севеньи.

- Не нужно кареты, я умею ездить верхом.

Александер Этьен удивлённо вскинул брови, не ожидав услышать, что провансальский юноша даже это умеет, и, подумав с минуту, крикнул лакею: «Пьер, готовь Пегаса и Лулу»!

Через несколько минут маркиз и Гийом рассекали тишину парижской ночи, бешеным галопом мчась к дому барона. Маркиз – на белом Пегасе, а Гийом – на вороной Лулу. К чести танцора стоит сказать, что хотя он давно не ездил верхом, в седле держался весьма достойно, хоть и напряжённо. Когда-то в Марселе, его дядя, занимавшийся лошадьми в конюшне у зажиточных буржуа, постоянно брал его с собой, показывая всё: от того, как правильно выбирать скакуна, как подковать, и до того, как правильно вести себя, если лошадь не подпускает. Старое умение пригодилось как нельзя кстати, и теперь, несясь во весь опор по мостовым, Гийом мысленно повторял только одно: «Дождись меня, только дождись. Я люблю тебя».

Как и обещал маркиз, не прошло и четверти часа, как они оказались на улице Святого Иакова, у дверей ненавистного Биллу дома, где Александер приказал ему оставаться на месте, а сам прошёл к крыльцу, принимаясь громко колотить в дверь. В передней зажёгся свет, через миг на пороге показался слуга, что быстро отпер двери, и маркиз, бесцеремонно его оттолкнув, решительно ступил внутрь. Новая волна холодной дрожи окатила Гийома, когда он услышал громкую брань, но вскоре голоса стихли, и свет лампы мелькнул в одном из окон на верхнем этаже. Лошадь фыркнула и тряхнула гривой, выводя Гийома из оцепенения, в котором он сжал и натянул поводья так, что вороной красавице стало некуда девать морду.

Свет наверху вновь исчез, и кроме воя уличных собак, других звуков вокруг не было.

А что если барон окажется непричастным и Тома у него нет? А если слуга продал слепого кому-нибудь, как хозяин таверны продал некогда самого Гийома барону, или держит где-то взаперти, надеясь получить выкуп? А если Тома сам попросил его вывести из города и теперь он уже далеко, и движется в неизвестном направлении?! Догадки, одна безумнее другой, противореча друг другу и раздирая сердце, крутились в голове бешеным водоворотом. Гийом обещал самому себе, что больше никогда не позволит глазам своим и взгляда в сторону; что больше ни за что не согласиться жить отдельно от Дювернуа, чего бы ему это ни стоило; клялся Небесам, что расстанется с жизнью, если не найдёт своего арфиста и больше никогда, и никого не полюбит.

И вот, ни то смягчённое его пылкими молитвами, ни то игравшее свою неведомую игру, Провидение явило один из благосклонных своих ликов, и в дверях дома появился де ля Пинкори, ведя за руку того единственного, который одним своим существованием бессознательно причинял Гийому боль. Напоминая своей бледностью мраморную статую, в сбившейся одежде и со спутавшимися волосами, небрежно падающими на поникшие плечи, он следовал послушно за маркизом. Лицо его не выражало ровно ничего, будто не было в нём ни единой подвижной черты, а его обладатель был напрочь лишён каких-либо эмоций.

Не выдержав, Гийом соскочил с лошади, и, мигом оказавшись рядом, заключил в объятия найденную пропажу, которая оставалась всё такой же безучастной ко всему происходящему вокруг.

- Это я, родной, я… - на языке так и крутилось обращение «любовь моя», но в последний момент Гийом себя одёрнул, помня о присутствии маркиза, - Том! Ну что ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь!

- Он перенёс сильное потрясение и был в полуобморочном состоянии, когда я его нашёл. Не мучьте его расспросами, всё после. Вам небезопасно будет возвращаться туда, где вы живёте. – сказал Гийому Александер, видя, как тот безуспешно пытается вывести Тома из оцепенения, - Лакей! Пусть закладывают мне карету! – крикнул он прислуге, что толпилась у дверей. Через несколько минут карета барона была готова, и все трое сели в неё, направляясь к дому маркиза.

***

- Все ваши вещи сейчас же привезут сюда, не беспокойтесь ни о чём. Приказать нагреть для вас воды? – маркиз помог отвести Тома в покои, отведенные Гийому на втором этаже, где они вместе уложили его на постель.

- Да, конечно… - всё ещё не пришедший в себя, Билл держался рукой за голову, как-то виновато глядя на своего спасителя, - Вы так добры, Ваша Милость. Право, я не знаю, как смогу вас отблагодарить… если бы не вы, то я сейчас, наверное, ночевал бы на дне Сены.

- Полноте! Вы ничего мне не должны, мой мальчик. Займитесь, пока братом, боюсь, что его могли изувечить… вы понимаете… Ну а я, тем временем, пошлю к мэтру слугу с запиской, что на утреннем классе вас не будет, вы слишком устали.

- Нет, что вы! Я ни за что не хочу подводить мсье Лани! Он будет ждать меня, и я буду на утренних занятиях вовремя! – стал упорствовать Гийом, схватившись за угол комода, и чувствуя, как подкашиваются ноги – слова маркиза выбили воздух из лёгких. Неужели… он ведь запрещал себе об этом думать последние два часа. Так не должно было случиться!

- Не стоит, мой друг, послушайтесь моего совета. Я сам всё объясню мэтру. - мягко произнёс маркиз, коротко взглянув на по-прежнему недвижимого Тома, и поцеловав Гийома в лоб, тут же скрылся за дверями.

Когда слуги принесли воду и ушли, Гийом запер двери, и замер у алькова в нерешительности. В открытое окошко плавно вплывал ещё прохладный воздух первой июньской ночи. Нарцисс не знал, стоит ли снова пытаться заговорить с любимым, да и как заговорить? Что сказать? А если барон не только надругался, но и поведал ту позорную правду, что он так тщательно скрывал? Нежно коснувшись холодной руки, Гийом присел рядом и поднёс её к губам. Целуя расслабленную кисть, переходя на точёные пальцы, ощущая тонкую кожу ладони и запястье, он неотрывно смотрел на закрытые глаза и прислушивался к частому, поверхностному дыханию Тома. Только сейчас он заметил бордовое пятно на щеке – явно оставленное сильной пощёчиной, и понял, что не выдержит молчания, ощущая эту же боль на собственном теле.

- Тома, - тихо позвал Нарцисс, даже не надеясь, что ему ответят, но арфист повернул к нему голову, и глубоко вздохнув, несильно сжал его руку в своей. – Он… он сделал тебе больно? Скажи!

Том лишь отрицательно покачал головой в ответ, и Гийом почувствовал невероятное облегчение, словно прохладной водой окатили в жару. Однако слова застыли на губах, когда на бледном лице потихоньку начали появляться эмоции, а из под тёмных ресниц золотоволосого скатились две хрустальные капли.

- Ну что ты, любовь моя, не нужно. Теперь уже ничего не случится, я ни на шаг от тебя не отойду! – зашептал Гийом, ложась рядом и крепко обнимая арфиста, – Почему слёзы? Он делал с тобой что-то непристойное? Что там произошло?!

- Билл… - голос арфиста звучал тихо и хрипло. Он помолчал с минуту, а затем, чувствуя, как затих прижавшийся губами к его глазам Гийом, продолжил, - Я тебя люблю.