Достав щепотку сушёной душицы, которую Том всегда собирал, если она встречалась ему на пути, Нарцисс бросил её в парящуюся воду, наполняя комнату пряным благоуханием этой полевой травы. Арфист всё ещё крепко спал, и чтобы разбудить его, Гийом забрался на их ложе, целуя в щёку, и шепча на ухо, что пора просыпаться. Но спящий мальчик только поморщился, натягивая покрывало до макушки, и тогда Билл, приспустив его снова, принялся любоваться красивым торсом любимого упрямца. Легонько водя пальцами по горячей коже, он стал целовать его грудь и живот, спускаясь всё ниже и ниже, в результате чего Том, наконец, проснулся, и на его зацелованных ночью губах появился сонная улыбка.

- Просыпайся, соня, - прошептал Гийом на ухо арфисту, попутно прикусывая мочку.

- Душицей пахнет… - охрипшим после сна голосом произнёс Тома, чем ещё больше завёл своего черноволосого любовника, руки которого давно блуждали там, где было прикрыто покрывалом.

После принятия ванны, Гийом, с особым трепетом относившийся к волосам своего арфиста, три четверти часа провозился с ними: сначала промывая, а затем долго расчёсывая своим серебряным гребешком, любуясь и наслаждаясь ими на ощупь, и в конце заплёл в тугую косу. А Тома, в свою очередь, остался очень доволен эти ритуалом омовения, который каждый раз устраивал для него Билл, совмещая мытьё и ласки. Посидев вместе ещё немного, они позавтракали молоком и хлебом, которые принёс снизу Билл, после чего один сел за арфу, а другой, с трудом скрывая страх и беспокойство, покинул временное прибежище, сообщив, что отправляется к мэтру Лани.

***

Едва лишь ты, о музыка моя,

Займешься музыкой, встревожив строй

Ладов и струн искусною игрой,

Ревнивой завистью терзаюсь я.

Обидно мне, что ласки нежных рук

Ты отдаешь танцующим ладам,

Срывая краткий, мимолетный звук, -

А не моим томящимся устам.

Я весь хотел бы клавишами стать,

Чтоб только пальцы легкие твои

Прошлись по мне, заставив трепетать,

Когда ты струн коснешься в забытьи.

Но если счастье выпало струне,

Отдай ты руки ей, а губы - мне!

(сонет 128)

POV Bill:

Для меня до сих пор является загадкой, что происходит внутри его сердца, и почему он так притягивает меня, даря покой, но оставаясь при этом одной из самых великих тайн? Вчерашний разговор был окончен мною смело, так, что ни полусловом более он мне не намекал на то, что у беседы будет продолжение. Но оно будет, если не сегодня, то завтра, или через много лет. И всё зависит от того, что сделаю я теперь, и смогу ли выйти из того затруднительного положения, в которое сам себя поставил.

Скитаясь по Парижу, я набрёл на таверну, в которой требовался повар. Удобнее всего было бы работать на кухне в «Маленьком паже», но рано или поздно Том узнает об этом, или придётся всё ему рассказать. Однако я не горю желанием этого делать после вчерашней беседы. Я знаю, что он любит, и предполагаю – нет – доверяю, что он примет меня таким, какой я есть! Но внутри что-то подсказывает, что не стоит менять первоначальной истории, и пусть уж лучше остаётся всё, как было. Раз есть тень сомнения, значит, глубоко во мне есть и само сомнение, а если есть оно в душе, то так просто его не изгнать.

Том. Милый, нежный, чувственный. И несчастный. Слепой, как внешне, так и внутренне. И прискорбно то, что таковым делаю его я. Ослеплённый любовью, он и мысли допустить не может, насколько безобразен я во всей своей вынужденной лжи. И пусть я буду последним мерзавцем, но данное себе обещание помогать ему, любить и лелеять, я выполню. А значит, созидать достойный его образ. Хотя и в этом не уверен я теперь – а нужно ли ему всё это? И нужен ли ему тот поводырь, когда в самом нём столько силы, что доведёт с закрытыми глазами до адских врат, и даже у них он отобьёт у чертей душу того, кто не побоится следовать за ним. Следовать за ним. Нет, он – не ведомый, он - ведущий. А потому лишь телесный изъян делает его беспомощным и хрупким, не будь его… о боже мой, не будь его, так он бы видел меня, и восхищался мной! Любил бы больше, я уверен в этом. Вчера я горечь подавил в себе, когда в глазах его, что постоянно смотрят в пустоту, я видел лишь себя. Вернее, то, что от меня осталось. А как прекрасны были бы они, если бы пересекались наши взгляды, от которых душу холодило бы, и в дрожь бросало?! Увидеть ревность, страсть и восхищение… увидеть боль, вину, печаль… надежду, счастье, ласку, верность. Он будет видеть, обещаю Небу!

***

Конечно же, в ту маленькую таверну, где обедают одни военные, меня сразу взяли, учитывая моё умение управляться с рыбой и рыбными блюдами. Я с первого дня на хорошем счету у повара, которого оказалось не так уж и сложно разжалобить рассказом о слепом брате, чтобы он не задерживал оплату.

В первый же день, стоило мне только переступить порог нашей комнаты, как Том сразу спросил, откуда запах рыбы. И на ходу мне пришлось придумывать историю о том, как я помог поварихе с кухни, нести бочонок с рыбой, наблюдая недоверчивое выражение его лица, а уже на следующее утро Том ошарашил меня свои заявлением, что он не намерен сидеть дома, пока я, губя здоровье, пытаюсь заработать нам на жизнь. Когда он сказал, как не сомкнул глаз всю ночь, ибо неправда была слишком очевидна, я едва не лишился рассудка, испугавшись, что догадался об истинной сути вещей. Его глаза снова стали ясными, как бывает очень редко, но именно в такие минуты мне кажется, что ничего не скрыть от его взгляда. Усадив меня напротив, он прямо смотрел в мои глаза, цепляясь этим взглядом за мою душу, и выпивая остатки самообладания, отчего я готов был уже всё рассказать ему, но сдержался, к счастью, и мои опасения оказались настолько же смешны и необоснованны, как и сами их причины. К моему великому облегчению, Тома подумал, будто я совмещаю учёбу с работой, а это означало, что он не будет сидеть сложа руки, и отправится на первую же площадь, как делал до этого. Переубедить его мне было нелегко. Я просил, умолял, приказывал отказаться даже от мысли об этом, и добился своего лишь когда сказал, что в таком случае я покину школу мэтра Лани и мы вместе вернёмся в Сент-Мари. «Я не позволю тебе отказаться от мечты. Я никогда себе этого не прощу» - сказал он мне, заставляя моё сердце сгорать от стыда и боли. Зачем он такой? Зачем готов на всё, веря в меня и в мои призрачные грёзы? Я и сам уже не верю в их исполнение. «Ты рождён летать, а не печься о таком убогом создании, как я!» - его голос до сих пор звучит в ушах, испепеляя душу. Боже Милосердный, за что он послан мне тобою? За какие благочестивые деяния я награждён святым, готовым всем пожертвовать ради того, чего не существует?

***

Проходит месяц, проходит второй, проходит третий. Зима наступила, а мы по-прежнему ни с чем. Тома чуть ли не каждый день спрашивает, когда же меня переведут, или будут известны результаты обучения? И тут солгать я не могу, ведь если бы меня взяли в балет, то нам не пришлось бы больше жить в «Маленьком паже», среди шума и постоянно сменяющихся постояльцев. Тогда бы от моих рук больше не исходило дурного рыбного запаха, от которого я уже схожу с ума…

Архитектурное чудо, шедевр, духовное сердце Парижа. Я никогда не видел ничего величественнее, чем это готическое сооружение, и не слышал ничего торжественнее звуков органа, который, кажется, разливается по стенам, наполняя и слух, и душу своим благородным музыкой. Этот небесный инструмент способен очистить сердце, отрывая его от приземлённых звучанием, приоткрывая завесу ценностей духовных, маня уйти из мира, где кроме страданий и смерти нет ничего, где даже нехотя человек причиняет боль самым любимым, и где каждое действие влечёт за собой последствия, вне зависимости от первоначальной цели.

О, Пресвятая Дева, каждый день я прихожу сюда, в собор Нотр-Дам, каждый день взываю к тебе, но тщетно. Ты не слышишь грешников, которые бросают своих матерей и обманывают возлюбленных. Не достоин я и обители Терпсихоры. Полагаю, мне не останется ничего другого, как сказать Тому, что я не прошёл. Ведь это просто – меня могли выгнать… Тогда ты простишь меня? Покажешь мне дальнейший путь?