- Я ваш, чёрт… не мучьте больше, – жалостливо протянул он, и в то же мгновение волна резкой боли взметнулась вверх от крестца, но притупилась, когда незримый даритель ласк замер, чтобы успокоить её мягким поцелуем в мокрую шею.

Движения внутри, сперва поблажливые, но вскоре сменившиеся исступлёнными, усиливающееся трение и соприкосновение тел порождали новую волну страсти, которая, подогреваемая кромешной тьмой и звуками плотского единения, лишала Гийома остатков сознания. Любовник удерживал его на грани, продлевая пытку на неопределённый срок своими безумствами. Эти руки блуждали кругом, поглаживая спину и бока, стирая испарину с кожи, а порой переходили на грудь, обнимая его, и тогда Гийом чувствовал влажный торс, прижимающийся к его спине. Фрикции становились всё более частыми, и в итоге сорвались на бешеный ритм, доводя до пика обоих. На финальных нотах Нарцисс больше не смог терпеть физического и душевного мучения, и сорвав повязку с глаз, попытался обернуться назад, чтобы увидеть источник наслаждения, но его грубо схватили за волосы, и рывком подняли вверх, одной рукой обхватывая поперёк талии и прижимая к себе. Гийом не мог больше сопротивляться, и откинул голову на плечо любителю тайн, подставляя себя ласкам его дрожащих рук. В ту же секунду обоих сластолюбцев поразила долгожданная молния, а вслед за нею, вместе с громом единого их стона, туча страсти излилась горько-сладким потоком, одним – внутри, а другим – на чёрных кружевах, которые увидел перед собой Гийом, обессилено опускаясь на измятые простыни.

Утративший волю, ощущение пространства и времени, Нарцисс походил на вырванный из земли с корнем цветок. Он постепенно приходил в себя, чувствуя, как ветерок из открытого окна плавно ласкает спину, словно лебяжьим пухом, и когда пелена удовольствия и расслабления спала, обнажая внешнее восприятие и мысли, Билл вспомнил о главном вопросе, и немедля привстав, развернулся, чтобы увидеть изощрённого искусника.

Догоравшие свечи мерцали, наполняя опочивальню – не кабинет, - дрожащими тенями, от которых рябило в глазах, однако и этой подсветки было достаточно, чтобы увидеть того, кто скрывался за сотнями пленительных слов и невидимых поцелуев.

На миг Гийом перестал дышать, сердце затрепыхалось, и лицо объял жар. Он закричал бы, если бы горло не сдавило в крепких тисках неожиданности, боли и леденящего ужаса. Он никогда не испытывал чего-то более страшного до такой степени, что тело отказывалось бы слушаться, в то время как всё внутри разрывалось: «Беги, беги, беги!»

Нарцисс сидел с широко распахнутыми глазами, безмолвно хватая ртом воздух, а по щекам его медленно скатывались горячие слёзы. Перед ним, точно также недвижимо, сидел Тома, бледный и мрачный, от одного взгляда которого становилось страшно: тяжёлый, прямой, острый, ледяной и одновременно испепеляющий, этот взгляд пронизывал насквозь, в клочья разрывая сердце и надежды. Всё для Нарцисса рухнуло разом, все дни ожидания, догадки и сладкие мечты одинокими ночами о невидимом принце – все они разлетались на мелкие осколки, которые вонзались в давно больную душу, не оставляя другого выбора, кроме как истечь кровью. Захотелось прикрыться, хотя бы телесно, но руки не слушались, а на дрожащих губах не рождалось ни звука. Какое-то время ещё Гийом молчал, и точно также молчал Дювернуа, не спуская с него болезненного взора.

- Так это ты? – сдавленным, не своим голосом прошептал Беранже, - Зачем? Зачем тебе это всё было? Нет, нет, нет, это не мог быть ты, ты не мог быть таким! Смеха ради – смейся же, плюй мне в лицо! Ведь сразу, как только меня привезли сюда, ты мог сказать мне правду и сделать то, что хотел – доказать мне, что я никому не нужен. Ведь это – твоя цель. Я бы вернул эти побрякушки – они мне не нужны, как и поддельные слова любви на бумаге, но то, что было сейчас - это же я не смогу вернуть. Это подло, низко. За что? За что так?! - Гийом закричал так громко, что от стен отразилось эхо, но арфист даже не вздрогнул и продолжал сидеть неподвижно. – Ты обманывал меня столько времени, заставляя верить в красивые слова, за которыми была пустота. Лживые, притворные эпитеты, лживая преданность и шутовское поклонение. Ты поил меня медленно действующим ядом, который в итоге отравил меня надеждой. И… о да, ты не поверишь, но это была надежда на чувство, а не на новое тело. Надежда на то, что даже меня – придворную шлюху, - могут ценить и любить. Неужели ты никогда не хотел, чтобы тебя любили вот… вот так? - взмахнув руками, Нарцисс обвёл круг в воздухе, - Чтобы тебе готовы были подарить весь мир?

Но царила тишина в ответ.

- Прости, что не мог тебе этого дать. У меня не было дворцов и тебе приходилось жить в грязном трактире, а вместо золота и бриллиантов я приносил тебе какие-то объедки, и даже богатый покровитель у меня был такой, что после его оргий меня тошнило от одной мысли о близости, и с тобой я не мог быть страстным. Но одно меня отличало от тебя сейчас – всё, что я мог дать, я давал с настоящей любовью, пусть это были жалкие крохи. Ты же опустился до того, что дарил настоящие бриллианты с поддельной любовью.

Гийом замолчал. Он не ожидал от Дювернуа каких-то слов, и тем более понимания или оправданий, хорошо понимая, что на такой поступок человек был способен только из желания отомстить, и холод в его глазах лишь подтверждал правильность выводов. Поднявшись с постели, Билл стал искать свою одежду, ссутулившись и сгорая со стыда от своей наготы, как душевной, так и телесной. Однако подле того кресла, в которое, как он понял, его усаживали, ничего не было. Тома, тем временем, молча наблюдал за его действиями.

- Где моя одежда? - не поворачивая головы, спросил Билл, попытавшись придать голосу твёрдости.

- Я сразу приказал унести её, - прозвучали сзади стальные нотки, за которыми последовала усмешка, а вслед за ней прохладные ладони легли на талию – Нарцисс даже не заметил, как Тома подошёл к нему, и вздрогнул,

- Я же знаю, мой прекрасный Нарцисс, как вы любите эффектно исчезать! Было бы глупо оставлять вам возможность уйти.

- Отпусти меня, - собрав всю свою волю, Гийом развернулся лицом к арфисту, ужасаясь тому, насколько тот изменился, что узнать его было возможно лишь по лицу и голосу, да и те стали другими. Его хладнокровный обман, красноречие, изощрённость в постели, манеры, взгляд – разве это Дювернуа?

- Вы считаете, что уже отработали всё то, что получили? – ни то шутя, ни то всерьёз спросил Тома, - Я думаю, того, что сейчас было – слишком мало.

- Я верну вам всё, досточтимый граф, и ещё заплачу за бумагу и чернила, - холодно отозвался Гийом, с трудом сохраняя спокойствие, - а потому, прошу позволить мне покинуть ваш дом.

- А я так не думаю, - злая ухмылка отразилась на губах арфиста, и в глазах вспыхнуло раздражение, но говорить он продолжал очень спокойно, - Потому что за любовь расплатиться невозможно. За настоящую любовь, а не за ту, о которой ты умеешь только говорить и мечтать, но никогда в жизни её не испытывал. Однако, раз ты тотчас же подумал о побрякушках – это твой выбор. Я купил себе шлюху, и буду делать то, что хочу. На колени!

- Не подходи ко мне, - предупреждающе произнёс Гийом, отступая к окну, - Я тебя ударю, предупреждаю.

Но Гийома никто не собирался его слушать. Сделав ещё пару шагов, Дювернуа ловко перехватил его руку, когда он замахнулся, после чего схватил за волосы и заставил встать на колени, со всей силы отвешивая пощёчину, а за ней ещё одну, и ещё одну.