Удостоверившись, что Марисэ уже спит в своих покоях, Гийом зажёг свечи у секретера, и принялся за написание своего первого послания человеку, которого так жаждал узнать после каких-то трёх писем. Перо не слушалось его, и он постоянно делал помарки, однако упорно продолжал, пачкая точёные пальцы чернилами. Щёки Билла пылали, глаза возбуждённо блестели, и чёрные пряди спадали на них, мешая смотреть, но Гийом быстро заправлял непослушный чёрный шёлк за уши, и продолжал упорно писать, по нескольку раз переписывая строчки, и вычёркивая, то излишне холодные, то чрезмерно любезные фразы: он не хотел показаться своему обожателю доступным, но в то же время боялся отпугнуть его слишком холодным обращением, которого тот не заслуживал – ведь ничего оскорбительного не совершил. В конце концов, когда прокричали первые петухи, Беранже закончил своё письмо:

«Любезный сударь, я не знаю, как обращаться к Вам, ведь Вы не назвали своего имени, но спешу заверить Вас, что мне бесконечно приятно Ваше внимание, и я не мог подумать, что Вы согласитесь получить письмо от меня.

Думаю, Вам известно, что я не совсем свободен, и что за мной действительно могут следить. Но Ваше внимание столь ненавязчиво, обращение настолько возвышено, что я не вижу ничего дурного в нашем общении. И всё же, меня тяготят дорогие подарки, что Вы преподносите мне. Они прекрасны, и Вы ни разу не намекнули на ответные действия с моей стороны. Но меня мучает то, что я не знаю, как Вас отблагодарить за столь дорогие вещи…

О моём здоровье не беспокойтесь. Это обычно для танцоров. К тому же, слова Ваши обладают целебными свойствами. Мне уже намного легче.

Я бы хотел увидеть Вас. Понимаю, открываться небезопасно, но Вы, быть может, могли бы подать мне какой-то знак, по которому бы я узнал Вас во дворце?»

Несколько раз перечитав написанное, Беранже запечатал письмо в конверт, и как только стало светать, поспешил в сад, на аллею кипарисов, где отыскал указанную незнакомцем липу, и вложил письмо в дупло.

Прохладный ветерок нежно обвевал до сих пор пылающие щёки Гийома, пока он возвращался во дворец, минуя вечнозелёные тисовые кусты. Версальские клумбы цвели нежнолиловыми крокусами, подснежниками и прочими первоцветами, а щебет птиц, радующихся тёплым солнечным лучам, услаждал слух, напоминая о красоте весенней поры. Беранже замедлил шаг, не желая покидать аллею так скоро, и направился к беседке, в которой только вчера недоумевал над новым письмом и пытался поймать мальчишку, дабы выяснить чуточку больше о новом поклоннике. Сегодня же он пришёл в неё уверенным и довольным, успев оставить ответ для таинственного незнакомца.

Решение написать было поспешным и довольно опрометчивым, однако ощущение тайны и своеобразного заговора, опасности быть разоблачённым, подогревало кровь, превращая переписку в увлекательную игру, а невидимый образ – в цель, которой необходимо достичь, в тайну, которую непременно нужно разгадать. Но, главное - в объект, который даже заочно казался прекрасным.

***

Тем же вечером Гийом отправился на аудиенцию уже с новым подарком на тёмно-синих туфлях, облачившись в сапфирно-дымчатые оттенки, в тон драгоценным камням, что сверкали на золотых пряжках. Он надеялся, что эту маленькую деталь никто не заметит, кроме того, кто будет ждать увидеть её на нём. Однако предположения его не оправдались, и едва ли не каждый считал своим долгом задать ему вопрос о новом украшении – настолько оно бросалось в глаза. Гийом увидел, что даже Дювернуа, скользнув по нему взглядом, на миг задержал его на ногах. Впрочем, Тома не раз удивил Беранже в этот вечер. Так, когда Билл беседовал с Александром Этьеном, пытаясь выведать причину его ссоры с Марисэ, арфист подошёл к ним, и небрежно произнёс:

- Дорогой брат, позвольте мне украсть у вас господина маркиза на несколько минут!

Гийом настолько не ожидал, что Тома обратится к нему, что лишь кивнул в ответ, взглянув растерянно на Александра Этьена, а тот, вместо того, чтобы отойти с Дювернуа, сказал:

- Милые господа, вы побеседуйте, покамест, а я пойду возьму шампанского – больно жажда мучит.

- Вижу, у вас появился новый обожатель? – дождавшись, пока отойдёт маркиз, начал Тома. На щеках его заиграл нервный румянец, а в голосе читалось неприкрытое раздражение.

- С чего бы вдруг? – всё больше поражаясь колкости слов и воинственному настроению арфиста, спросил Гийом, не считая нужным что-либо отвечать, но вскоре передумал, - Ах, да, непременно!

- Вы светитесь от счастья. А такое, насколько я знаю вас, возможно только в одном случае – вы влюблены! Также… - сделав небольшую паузу, Тома ухмыльнулся и взглянул вниз, - подарок слишком заметен. Скажите своему любовнику, чтобы дарил менее броские вещи. А то, знаете ли, слухи – дело быстрое. Имею честь, сударь!

Оставив, ошеломлённого Гийома стоять с широко распахнутыми глазами, и словами возмущения, застывшими на языке, Тома резко развернулся и пошёл навстречу Александру Этьену, оставляя после себя шлейф сладкого аромата. Тот же, мило улыбнувшись, приобнял его, и бросив странный взгляд на оставшегося позади Билла, увёл за собой.

- Я действительно так нужен вам, мой дорогой, или это был отвлекающий манёвр? – с усмешкой молвил маркиз, когда они отошли на достаточное расстояние и слились с галдящей толпой.

- Вы нужны мне, как никогда, поверьте, - совершенно серьёзно ответил Дювернуа, - я хотел бы обратиться вам с просьбой. Когда я могу это сделать?

- Да хотя бы сейчас!

- Ваша Милость, я знаю, что светлейший мэтр завещал вам исполнить это моё прошение. Я хочу удалиться в

божью обитель.

Повисла тягостная пауза, в которой для обоих собеседников исчезли голоса придворных, игра скрипачей и звон хрустальных фужеров. Маркиз пытался понять, что вдруг вернуло Дювернуа к мыслям, в последний раз прозвучавшим осенью, ещё до смерти Жана Бартелеми. Он внимательно всматривался в глаза арфиста, с которым в последнее время встречался отнюдь не в церквях, при богословских беседах, и которого ещё ночью видел в постели с двумя красавицами, и не в самом трезвом состоянии. Но теперь, вместо порочного блеска в глазах снова зияли тёмные колодцы безысходности. Дювернуа говорил на полном серьёзе, а потому, как он часто дышал и облизывал пересыхающие губы, было понятно, что он сильно переживает.

- О Боги, Тома! Почему именно сейчас, когда через месяц моя свадьба, и я погряз в хлопотах?! – воскликнул маркиз, который скоро женился на дочери маршала д’Альбре.

- Потому я и хочу сделать это, когда в разгар торжества никто не заметит моего отсутствия.

- Бросьте, милый мой! Вашего отсутствия и не заметят? Не льстите себе. Обо мне точно забудут все, особенно женская половина нашего дворца, и свадьба моя будет испорчена!

- Я не шучу, монсир, - Тома прервал маркиза, который пытался уйти от серьёзного разговора.

И тут де ля Пинкори пронзила догадка:

- Боже мой, вы снова влюблены! - воскликнул он, - Не волнуйтесь, мой прекрасный друг, Франсуа сам сходит с ума, но очень боится идти к вам, ведь сам вспылил и ушёл. Не стоит так огорчаться, всё скоро уладится!

- Вы убиваете меня, Ваша Светлость… – отчаянно выдохнул Тома, - Причём тут де Сад?! Вам ли не знать, кого я люблю? А потому, прошу вас, пригласите Гийома на венчание. Я хочу провести последний день рядом с ним.