Руки дрожали, а мартовский ветер пронизывал, покалывая холодными иголками, но Гийом был настолько увлечён разгадыванием загадки, что не замечал ничего вокруг, когда вдруг поблизости хрустнула ветка. Нарцисс обернулся, увидев того самого мальчика, что подкинул ему письмо. Сорвавшись с места, и не обращая внимания на острую боль в ноге, он ринулся к парнишке, который тут же бросился наутёк, но судьба смилостивилась над хромающим танцором: зацепившись за корень липы, мальчишка рухнул наземь, что позволило Гийому его догнать.

- Кто ты, и кто твой господин? - схватив его за шиворот и кривясь от боли, спросил Гийом.

- Меня зовут Сирано, монсеньор, - отвечал дрожащим голосом малец, - Но я не могу назвать вам имя хозяина, иначе меня сурово накажут.

- Ладно, так и быть, - видя нешуточный страх в голубых глазах, согласился Беранже, - но тогда подожди немного, я хочу передать ответ твоему господину.

- Помилуйте, мсье! Мне запрещено даже разговаривать с вами, а не то, что принимать от вас письма! Однако я спрошу у хозяина!

Понимая, что до смерти напуганный мальчик ничего не прояснит, Беранже был вынужден отпустить его, и когда тот скрылся за деревьями, вернулся в беседку, чтобы понадёжнее перепрятать письмо и подарок.

Смутное чувство тревоги овладевало Гийомом. Указания в письме были противоречивы донельзя: безымянный почитатель боялся раскрыть своё имя, мотивируя это заботой о репутации Нарцисса и его отношениями с герцогом, но в то же время дорогой подарок уже не мог остаться незамеченным. Вновь и вновь читая неровные строчки, Беранже пытался уловить хотя бы что-нибудь, что навело бы на след тайного обожателя. Этот человек должен был быть одним из присутствующих на сегодняшней аудиенции, раз так быстро написал приписку, в которой упомянул голубой костюм и хромоту. Но никого настолько состоятельного и, при этом, незнакомого среди гостей не было – даже всех марсельцев Билл уже хорошо знал, и ни за что не подумал, что кто-либо из них может быть в него влюблён. С другой стороны, если этот человек за ним следит, то для него не составит труда подкупить слугу, а тот, в свою очередь, расскажет не только о травме, но и о том, в каком костюме появится его хозяин на вечернем приёме.

Мысли и подозрения бурлили, спотыкаясь о доводы здравого смысла, словно горный ручей среди камней, и Беранже нервно кусал губы, пережидая в беседке усилившийся дождь. Он был настолько углублён в свои переживания, что не обратил внимания на Тьери, который приближался к нему по аллее.

- Монсир, мне было велено разыскать вас! – низко поклонившись, Лерак зашёл в беседку.

- Тьери? – подняв на слугу растерянный взгляд, Гийом слегка улыбнулся, - как ты меня нашёл?

- Вас ли не видеть среди мрачных деревьев! Пойдёмте во дворец, я принёс зонт.

- Почему тебя послали за мной? – настороженно поинтересовался Гийом, опираясь на предложенную руку, - Почему не Жофре, не Пьер…

- Потому что я снова на службе у монсеньора маркиза, - ответил Тьери, но тут же остановился и развернулся к Нарциссу лицом, - Я не смог больше жить вот так, без тебя.

Беранже не знал, что отвечать. Безусловно, он и сам уже начал тосковать по Тьери, к которому привык, и с которым не был таким одиноким. На него можно было накричать, выбранить его, даже ударить, но он всё терпеливо сносил, и на него можно было положиться в любом деле.

- Графу не нужен больше поводырь, а потому… я хочу служить тебе, Гийом!

- Но я должен поговорить с герцогом, я ведь у него живу, и…

Нарцисс замолчал и отвернулся, после чего оба зашагали в сторону дворца, обходя лужи и не разговаривая между собой. Гийом не успевал охватить всё, что происходило, и путался где-то между боязнью потерять Марисэ, любопытством о причине ухода Тьери от Тома, и смущением из-за ухаживаний таинственного кавалера.

***</cneter>

Во дворце как раз успели убрать сцену и декорации, посередине зала уже стояла арфа, и через несколько минут салон вновь наполнился почтенными господами и прекрасными дамами, которые с нетерпением ожидали прекрасного дуэта братьев Беранже, как все называли Гийома и Тома. Вскоре исполнители заняли положенные места, а придворные – свои, и после короткой паузы со струн полились чарующие звуки, за которыми следовали два лучших версальских голоса.

О, если ты тот день переживешь,

Когда меня накроет смерть доскою,

И эти строчки бегло перечтешь,

Написанные дружеской рукою, -

Сравнишь ли ты меня и молодежь?

Ее искусство выше будет вдвое.

Но пусть я буду по-милу хорош

Тем, что при жизни полон был тобою.

Ведь если бы я не отстал в пути, -

С растущим веком мог бы я расти

И лучшие принес бы посвященья

Среди певцов иного поколенья.

Но так как с мертвым спор ведут они, -

Во мне любовь, в них мастерство цени!

(32)

Во время пения Дювернуа безотрывно смотрел на Нарцисса, будто пытался что-то прочесть в его глазах, но тот, в свою очередь, не обращал внимания ни на кого, и на Тома в том числе, едва скрывая своё приподнятое настроение. Пел Гийом великолепно. Даже король, который обычно был самым невнимательным слушателем, в этот вечер был весь во внимании, и после нескольких спетых куплетов воскликнул «Браво!», что сразу подхватили остальные, взрывая Зеркальный зал громом оваций. Однако Гийом даже этому не придал особого значения, и, поклонившись, продолжил петь. Делая вид, что поёт с закрытыми глазами, он пытался незаметно рассматривать присутствующих, скользя по лицам взглядом из-под ресниц.

Неужто музе не хватает темы,

Когда ты можешь столько подарить

Чудесных дум, которые не все мы

Достойны на бумаге повторить.

И если я порой чего-то стою,

Благодари себя же самого.

Тот поражен душевной немотою,

Кто в честь твою не скажет ничего.

Для нас ты будешь музою десятой

И в десять раз прекрасней остальных,

Чтобы стихи, рожденные когда-то,

Мог пережить тобой внушенный стих.

Пусть будущие славят поколенья

Нас за труды, тебя - за вдохновенье.

(38)

***

Перед сном, лёжа в своей постели, Гийом перечитывал оба послания от загадочного поклонника – второе он успел получить сразу после банкета, на котором всё также тщетно пытался вычислить этого романтичного влюблённого. Во втором письме было всего несколько строчек, но их хватило для того, чтобы напрочь лишить рассудка Нарцисса, который даже не собирался уничтожать эти письма – таких ему доселе никто не писал. Несколько слов, выписанных не так красиво (было понятно, что отправитель спешил), но с не меньшим чувством, были в разы убедительнее, чем всё то, что Гийом слышал и видел от всех своих любовников вместе взятых.

«Я и помыслить не мог, что вы пожелаете мне написать! Передавать записки напрямую через слуг небезопасно. Я сам задействую не одного человека, и тот, кто приходит к вам, не знает меня.

Мой несравненный Гийом, если вы пожелаете написать вашему покорному слуге, то, будьте любезны следующим утром поместить записку в дупле третьей липы от кипарисовой аллеи. Я буду ждать этого письма, даже если оно будет гневным, что вполне объяснимо, учитывая обстоятельства, в которых мы находимся».