Холодный ветер бил по щекам, пронизывая насквозь промокшую от пота одежду, но это не останавливало Гийома, а только прибавляло сил для погони. Сперва чёрное пятно мелькало среди деревьев, но потом переметнулось к дороге, и теперь Гийому приходилось держать ещё большую дистанцию, чтобы остаться незамеченным для острожного и ловкого японца. Однако, через две версты Нарцисса ожидала досадливая неожиданность: из-за зарослей кустарника показалась невзрачная кибитка, сродни цыганской, и Марисэ одним прыжком вскочил на неё, после чего кучер, пронзительно крикнув, пустил лошадь галопом - за нею Гийом никак не поспел бы пешком.

Утомлённый и расстроенный, он уселся прямо на дороге, пытаясь продумать план на следующий раз, но пришёл к выводу, что без лошади ему этого не сделать. Немного придя в себя и отдышавшись, он побрёл обратно во дворец.

Теперь его раздирали на части размышления, догадки и некоторый страх. Теперь он чувствовал себя очень неуверенно на тёмной, безлюдной дороге, ночью, в полном одиночестве. О грабежах и убийствах на окрестных дорогах регулярно судачила прислуга, и вдруг Гийом вспомнил, что когда-то уже не побоялся отправляться в ночи в рискованный путь… Быстро отогнав навязчивые воспоминания, он зашагал в сторону Версаля, то и дело дёргаясь от каждого странного шороха и уханья филинов. Через три четверти часа он снова был у ограды, и внимательно прислушивался к каждому звуку. К счастью, караульных не было по близости – огоньки факелов мерцали в полумиле от места, где стоял. Одолев высокую изгородь монаршей обители, что на сей раз далось гораздо сложнее – сказались усталость и плохое настроение, - Гийом оказался внутри, и быстро побежал вперёд, скрываясь за высоким кустарником. Неподалёку показался огонёк, это был факел солдат, которые прочёсывали территорию. Гийом поспешно застегнул распахнутый камзол, пригладил волосы и сделал вид, что просто прогуливается – этим было не удивить никого, и солдаты только многозначительно переглянулись, после чего пропустили его. Таким образом он миновал и первый и второй пост, что был у малых ворот, и через несколько минут был у ступеней дворца, где совершенно спокойно прошёл мимо дремлющего привратника, который никогда не спрашивал обитателей Версаля о причинах ночных прогулок.

***

Стянув с себя влажную сорочку, Гийом заметил множество царапин, оставленных ветками на боках и плечах. Что и говорить, тонкий шёлк был изодран, а кое-где виднелись капельки крови. Запахнувшись бархатным халатом, Беранже разбудил слугу, и сославшись на дурное самочувствие, приказал наполнить ванну, а сам припрятал испачканную одежду за сундуком под широким ложем.

Обида накрыла с головой. Погрузившись в благоуханную воду, в которой плавали сушеные лепестки роз и календулы, Гийом едва сдерживал слёзы: он не побоялся идти за Марисэ в ночи, глухими чащами, и безлюдными тропами, но тот, вероятно, не вспомнил о нём ни разу за этот час, и теперь проводил время неизвестно с кем, и неизвестно где. Однажды он, Гийом, уже ходил на поиски одного человека глухой ночью, в суровую непогоду, не побоявшись чужих мест и холода, однако причиной ухода того человека являлся он сам. В то время как отлучки Марисэ никакого отношения к нему не имеют, и во время них герцог явно забывает о нём, тогда как Тома, ослабевший и продрогший, думал только о нём, и звал его ночь напролёт. Так за кем из этих двоих стоило идти? Теперь же Гийом был один. Ни одного, ни другого рядом не было, и даже неизвестный поклонник, призрачный и внезапный, и тот пропал, рассеявшись, как дым благовоний на ветру.

POV Bill:

Я пытаюсь бежать от тебя, Алехандро, но ты присутствуешь во всём – в каждом из них есть доля тебя, которая не позволяет мне забыть о том, кто я есть. Я - кукла, призванная играть по чужим правилам, не имея ничего собственного, ни материальных, ни душевных благ. И даже он, он, который казался мне воплощением святости, и тот теперь сменил возвышенность музыки на низменность оргий. Тот же, кто представлялся оплотом надёжности, превратился в неуловимый призрак, для которого я - не более чем дорогое развлечение. Хотя… будь у Мийави новый любовник, то был бы на территории дворца, или в Париже, куда он отправлялся бы не под покровом ночи, а днём, пышно одетый и пахнущий духами. Будь его мысли далеко, он бы охладел ко мне, и не был так нежен. Но нежность его холодна! Он не доверяет мне, пытается скрыть какую-то тайну, и это притом, что обещал быть откровенным во всём?

Алехандро, не мучь меня, оставь. За что ты мстишь мне в каждом новом лице, неужто ли за Тьери на меня так прогневался Всевышний, что теперь я обречён на это отвратительное чувство собственной дешевизны? Мне тошно, тошно от себя. Всё чаще мысли тянутся в прошлое. Теперь частью этого прошлого стала Франсуаза, ни в чём неповинное дитя, мой бедный искупитель. Прости меня, сестра. Сестра? Любовница, скорее. Да такая, что лучшей среди женщин я не помню. Миндалевидные глаза, восхитительные губы, родинка у подбородка – словно я ласкал самого себя. И даже ощущения одни и те же, хотя тела наши имеют столь выраженные отличия. Боже праведный… Зачем мне ты, сестра, когда я не могу тебя любить? Святость материнского лона потеряла своё значение, когда ты коснулась меня, позволяя изливаться в тебя. Так уйди же теперь из моей жизни, шлюха! И ты, и Тьери, и Алехандро, и Тома, и…

Мийави.

Когда-то облегчение наступало в твоих объятиях. Казалось, ты прямиком пришёл из того сна, что я столько лет пытался разгадать. Но нет! В тебе находит ласку тело, но для души уже не то. Вернулись все кошмары: тьма, запах дыма, привкус крови. Мне снятся чьи-то слёзы, что разъедают раны на моих руках. Но я лишь чувствую, и ничего не вижу, в то время как всё тело объято пламенем, и сколько бы ни звал тебя, ты не приходишь. Потом воздуха становится всё меньше, я слышу крик и исступлённый шёпот: «Очнись, Билл, дыши!» А дальше бездна, и никого в ней нет.

Внутри меня как будто пламя тлеет – чуть-чуть подуй, оно разверзнет снова свою пасть, а если нет, оно продолжит тлеть, не давая мне ни жить, ни умереть. Спаси меня, если ты любишь, а если нет, так отпусти. Когда-то я мечтал о танцах, о Париже, о версальском дворце, о красивых, изысканно одетых придворных, но в этих стенах я потерян, словно узник в замке Иф, о котором мне рассказывала страшные истории мама. И этих стен не сокрушить. Ни мне, ни им всем, ни тебе, мой Чёрный Лебедь.

Когда-то я пошёл за счастьем, ведомый музою слепой, но потерял всё в одночасье: любовь, и музу, и покой.

***

Утро для Беранже наступило поздно - ближе к полудню, когда он, проснувшись, обнаружил, что Марисэ уже уехал в студию. Справившись у слуги о том, во сколько встал герцог, он выяснил, что Марисэ вернулся около шести утра, и проспав всего два часа, отправился в Париж, так как теперь уроки и репетиции снова проходили в Лувре. Беранже недоумевал, как можно так прекрасно танцевать после ночных путешествий. Сложив все факты по порядку, он понял, что таким образом Чёрный Лебедь отсутствует по три-четыре раза в неделю, что означает, что спит он очень мало, и преодолевая не одну милю по ночам, остаётся бодрее и сильнее, чем он сам, спящий по десять часов в сутки.

Завтрак слуга подавал в постель, а потому для Гийома стала неожиданностью резкая боль в левой щиколотке, когда он опустил стопы на ковёр, намереваясь покинуть альков. Вчера он был таким уставшим, что в буквальном смысле не чувствовал ни рук, ни ног. Приняв омовение, он уснул, как только голова коснулась подушки. Теперь же ступня опухла, и ступать на неё было невыносимо больно. Билл попытался сделать пару шагов, но тут же со стоном упал обратно в лиловые кружева – стало ясно, что о поездке в Париж и речи быть не может, он не то, что танцевать не сможет - он и встаёт с трудом! Срочно пытаясь придумать объяснение для Марисэ, Гийом решил, что скажет, будто хотел отточить несколько па прошлым вечером и, навернулся.