- Вы звали меня, господин?

Появившийся в дверях Тьери, держал чернильницу в одной руке, и свёрток бумаги в другой. Обойдя разбросанные по полу подушки и скомканное покрывало, он приблизился к Дювернуа, раскладывая перед ним бумаги, и зачитывая написанное вслух – зрение Тома острее не становилось, и доктор часто сетовал на то, что чрезмерное увлечение вином тому причина. Это были всякие сведения о расходах и счета от портных, галантерейщиков, бакалейщиков, и прочих торговцев, которые Тома должен был подписать. Попросив Тьери зажечь ещё пару свеч, Дювернуа стал сам перечитывать последний вексель – это была купчая на приобретение поместья в окрестностях Парижа, противоположных Версалю.

- Ваша Светлость несильно прогневается, если я позволю себе задать вопрос?

- Тьери, кажется, я говорил тебе не обращаться так ко мне наедине. На людях делай, как тебе угодно – хоть поклоны отбивай, - внимательно глядя на слугу, Тома едва заметно улыбнулся, - Всё зависит оттого, о чём вопрос.

- Вы одариваете своей любовью столь многих, - начал Тьери, заметно борясь с волнением, - но для бедного мэтра Лани у вас не нашлось ни единого взгляда, ни даже улыбки… он так мечтал…

Лерак собирался продолжить, но взгляда на графа было достаточно, чтобы замолчать.

- Отдаёшь ли ты себе отчёт в том, что сейчас говоришь? С кем ты говоришь?

Сверкнувшие глаза и мгновенно побледневшее от гнева лицо Тома заставили Тьери вздрогнуть , но опустить глаз он не мог, как будто их что-то удерживало , не позволяя отвести взор от вмиг заострившихся черт. Из тёмно-карих глаза Дювернуа превратились в зеленовато-янтарные. Сузившиеся и холодные, они поблескивали, отражая пламя свечей, напоминая глаза змеи, которая выбрала себе жертву и вот-вот набросится.

- По-твоему, любовь благороднейшего из людей стоила всего одну улыбку, взгляд, или даже ночь? Чем ты измеряешь любовь, Лерак? Неужели той же мерой, которой измерял твой возлюбленный?

- Он и ваш возлюбленный тоже, - с нажимом на последнем слове ответил Тьери, который давно перестал быть тихим и милым пареньком. По крайней мере, с Тома, который был не дворянских кровей, а потому, фактически, стоял на одном уровне с ним, он не собирался терпеть посягательств на свои умственные способности.

- Был когда-то, но больше я о нём не хочу слышать, - прошипел Дювернуа, чем снова напомнил Лераку змею,

- Если твои чувства не стынут, а лишь распаляются с каждым годом, особенно когда он забавляется с другими у тебя на глазах – это твоя особенность. Мне не нужны такие возлюбленные!

- Примечательно, что такие, каким был светлейший герцог Мэн, вам также не нужны! Вы так любили его, что даже не хотели сказать, что к вам вернулось зрение! – выпалил Тьери, понимая, что эти слова были лишними

- в два шага Дювернуа оказался рядом, и залепил ему хлёсткую пощёчину, да так, что в глазах у слуги засверкали искры.

- Не смей говорить так о мэтре Лани, - задыхаясь от ярости, Тома схватил Тьери за волосы, - Это не ты находился с ним в последний миг, и не ты утирал кровь с его губ, и не тебя он звал, слышишь? Не тебя! И ты не смеешь говорить мне, как должен был я его любить! Не ты голодным и босым ходил по площадям, стирая в кровь пальцы и срывая голос, пытаясь заработать хотя бы один су, или кусок плесневелого хлеба! Не ты годами ходил в кромешной тьме, и не в тебя плевали, не тебя насиловали и привязывали к дереву на целую ночь, чтобы ты не сбежал! Не дай тебе бог узнать, что значит убить двоих громил-разбойников, стреляя наугад, когда в любой момент могут прирезать тебя самого!

Отшвырнув Тьери в сторону, Дювернуа стоял посреди комнаты, тяжело дыша и пытаясь себя успокоить, но это плохо получалось из-за переполнявшей душу боли. Никто не смел напоминать ему о том, что приносило её в наибольшей степени, а таковой являлись для него только два воспоминания – о Нарциссе, и об учителе Нарцисса. Он старался даже не называть Гийома по имени, даже в своих мыслях.

Обхватив голову руками, Лерак поскуливал в углу комнаты, и через какое-то время Тома обернулся к нему, замечая, что из расшибленной губы слуги течёт кровь. Подойдя к нему, и заставляя сжаться от страха, арфист бросил ему свой платок, после чего отошёл к окну, за которым зияло чёрное, бездонное небо.

- Я лишь хотел сказать, что он любил вас больше жизни… - всхлипнул Тьери, стирая кровь с губ кружевным платком своего хозяина.

- Запомни раз и навсегда: тебе не понять, каково это – знать, что одним своим взглядом ты можешь осчастливить кого-то, но при этом не можешь себе этого позволить, ибо не чувствуешь того же в ответ. По-твоему, мэтр Лани заслуживал на подделку вместо бриллианта? Да будет тебе известно, что я не мог сказать ему о том, что могу видеть, тем самым превратив в ничто его достоинства и красоту. Сказать ему: «Мэтр, я вас вижу, и вижу ваши глаза, в которых светится любовь и верность. Я вижу, насколько вы прекрасны, но мне это всё не нужно, потому что для меня красивее всего безродное, распутное существо!» - так я тебя понимаю? Если ещё раз тебе взбредёт в голову задавать подобные вопросы, хорошо подумай, прежде чем это сделать. Ты понял меня?

- Да, монсир, - едва слышно отозвался Тьери, осознавший глупость собою сказанного.

- Нет ничего страшнее, когда тебя ставят на весы, но выбирают не тебя. И хорошо, если избранник новый выше тебя по положению, совершеннее телом и возможностями. Но когда тебя променивают на дешёвку… мог ли я доставить эту боль светлейшему среди людей тогда, а ныне - среди бессмертных святых? Он был красив, как тысячи богов, и возвышен, как Спаситель, да простит меня Бог… и ушёл он подобно великомученику, который ни словом, ни делом не хотел обременять никого, кто был с ним рядом. Я счастлив, что прозревши, успел лицезреть его, чтобы навсегда запомнить, какие глаза у небесных ангелов. Так пусть же он ушёл, полагая, что я – слепой глупец, который просто не знал, что за сокровище перед ним.

С каждым новым словом печальные очи арфиста затягивались влажной пеленой, и вскоре слёзы заструились по пылающим щекам, рассыпаясь, затем, на сотни хрустальных осколков на полу. Он не заметил, как Тьери поднялся, и подошёл ближе, принимаясь лепетать извинения, и рыдая вместе с ним. Тома говорил долго. Сперва о мэтре, потом о Нарциссе, чем делал очень больно Лераку, но лишь только он пришёл в себя, как слёзы испарились мигом. Дёрнувшись, он быстро вернул опущенным плечам прежнюю осанку – словно одежду сменяя настроение, и взял со стола бумаги, с которыми пришёл к нему Тьери.

- Чтобы завтра же встреча была устроена, а купчая – подписана, - отчеканил Тома, протягивая свитки слуге, - Как только деньги будут переданы, начинай перестройку, а затем отделку дома и постарайся сделать так, чтобы он превратился в дворец. Найми для этого лучших архитекторов, а я сам поговорю с мэтром Буше о росписи потолков. Возможно, он и согласится, а может – кто-то из его подмастерьев. Иди.

Раскланявшись, Тьери покинул кабинет графа де Даммартен, и дав несколько распоряжений слугам, направился в свою комнату, где мог бы поплакать вволю. Однако слёзы иссякли в воспоминаниях о Жане Бартелеми, и подошло время безразличия. Он лишь устало опустился на кровать, закрывая глаза и пытаясь прийти в себя после всего, что случилось часом ранее.