– Она думает, что сейчас поснимает все занавески, постирает и к завтрему снова развесит. Потому что его ж надо будет положить в гостиной. Она моя дочь. Но только она совсем меня не слушает.
– Она скоро успокоится, – сказал мужчина серьезного вида, в священническом воротничке, вышедший из задних комнат дома. Их священник. Но не из знакомых Артуру церквей. Баптисты? Пятидесятники? Плимутское братство? Священник пил чай.
Пришла еще какая-то женщина и быстро забрала занавески.
– Мы налили воды и запустили машину, – сказала она. – А высохнут они в такой день мигом. Только не пускайте сюда детей.
Священнику пришлось отступить в сторону и высоко поднять чашку, чтобы освободить дорогу женщине с бельем. Он сказал:
– А вы, дамы, разве не собираетесь предложить мистеру Дауду чашку чаю?
– Нет-нет, не беспокойтесь из-за меня, – запротестовал Артур.
– Расходы на погребение, – продолжал он, обращаясь к седой женщине. – Пожалуйста, передайте ей…
– Лилиан описалась! – торжествующе закричала девочка у двери. – Миссис Агнью! Лилиан надула в трусы!
– Да, да, – сказал священник. – Они будут очень благодарны.
– Участок на кладбище, камень, абсолютно всё. Пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы они это поняли. И памятник с любой надписью, какую они захотят.
Седая ушла во двор и вернулась с воющим ребенком на руках.
– Бедненький ягненочек, – сказала она. – Ей не велели заходить в дом, так куда ей было деваться? Конечно, с ней случился конфуз!
Молодая женщина вышла из гостиной, волоча за собой ковер:
– Это надо повесить на веревку и выколотить как следует.
– Грейс, мистер Дауд пришел выразить свои соболезнования, – сказал священник.
– И спросить, что я могу для вас сделать.
Седая двинулась наверх по лестнице с обмочившейся девочкой на руках. Еще несколько детей увязались за нею.
Но их заметила Грейс.
– А ну-ка нечего вам туда! Быстро на улицу!
– Моя мамка там.
– Да, и она там занята, поэтому нечего ее дергать. Она мне помогает. Ты что, не знаешь, что папка Лилиан погиб?
– Я что-нибудь могу для вас сделать? – спросил Артур, намереваясь убраться восвояси.
Грейс уставилась на него с разинутым ртом. Дом сотрясали звуки работающей стиральной машины.
– Можете. Стойте тут.
– Она вне себя от горя, – объяснил священник. – Она вовсе не намеренно груба с вами.
Вернулась Грейс со стопкой книг:
– Вот. Он их взял в библиотеке. Мне ни к чему еще и пени за них платить. Он ходил каждую субботу, так что, должно быть, их надо вернуть завтра. Я не хочу, чтобы у меня еще и из-за них голова болела.
– Я все сделаю, – сказал Артур. – С радостью.
– Я просто не хочу, чтобы у меня еще и из-за них голова болела.
– Мистер Дауд обещал позаботиться о похоронах, – с кротким упреком сказал священник. – Все, включая памятник. С любой надписью, какую вы захотите.
– О, мне бы что-нибудь попроще, – ответила Грейс.
В пятницу утром на прошлой неделе в лесопильном цеху фабрики Дауда произошел особенно ужасный и трагический несчастный случай. Мистер Джек Агнью, пытаясь достать что-то в пространстве под главным валом, имел несчастье зацепиться рукавом за стопорный винт соседнего фландца, и его руку и плечо затянуло под вал. Вследствие этого его голова пришла в соприкосновение с полотном циркулярной пилы, имеющим приблизительно фут в диаметре. В единый миг голова несчастного молодого человека была отделена от тела. Разрез прошел под углом, начиная от левого уха, через всю шею. Предполагается, что смерть наступила мгновенно. Он не издал ни звука, поэтому лишь брызнувшая струя крови оповестила его товарищей по работе о случившемся несчастье.=
На следующей неделе отчет опубликовали еще раз – для тех, кто случайно его пропустил или хотел иметь лишний экземпляр, чтобы послать друзьям или родственникам (особенно если они раньше жили в Карстэрсе, а теперь уехали). Написание слова «фланец» было исправлено, и газета поместила примечание, в котором извинялась за ошибку. В газете было также описание чрезвычайно масштабных похорон, на которые приехали даже люди из соседних городков, аж из самого Уэлли. Они ехали на машинах и поездом, а некоторые – на тележке, запряженной лошадью. Они не знали Джека Агнью при жизни, но, как выразилась газета, хотели отдать дань его сенсационной и трагической гибели. Все магазины Карстэрса в тот день закрылись на два часа. Гостиница, правда, не закрылась, но лишь потому, что всем этим приезжим надо было где-то есть и пить.
У покойного остались жена Грейс и дочь Лилиан четырех лет. Он храбро сражался в великой войне и был ранен один раз, легко. Иронию этой ситуации заметили многие.
В газете забыли упомянуть отца покойного, но не нарочно. Редактор газеты был не уроженец Карстэрса, а приезжий, и люди сначала забыли сказать ему про отца, а потом было уже поздно.
Сам отец не жаловался на это упущение. В день похорон – выдалась прекрасная погода – он вышел пешком за город, как обычно делал, когда решал, что сегодня работать в усадьбе Даудов не будет. Отец надел фетровую шляпу и длинное пальто, которым заодно мог накрыться, если вздумается где-нибудь прилечь поспать. На ногах у него были бахилы, аккуратно закрепленные резиновыми кольцами, какие подкладывают под крышки домашних консервов. Он собирался половить рыбу, белых чукучанов. Сезон еще не начался, но старик всегда слегка опережал установленные даты. Он рыбачил всю весну и начало лета и съедал свой улов. Под обрывом на берегу реки у него были спрятаны сковородка и кастрюля. В кастрюле он варил кукурузные початки, которые рвал на ходу в полях ближе к концу лета. В это время он ел еще плоды с диких яблонь и дикий виноград. Он был не сумасшедший, просто терпеть не мог разговаривать с людьми. В течение нескольких недель после смерти сына старику не удавалось полностью избегать разговоров, но, по крайней мере, он умел их обрубать:
– Сам виноват – надо было смотреть, что делаешь.
Прогуливаясь в тот день за городом, он встретил еще одного человека, тоже пропустившего похороны. Женщину. Она не попыталась завязать разговор со стариком и вообще, кажется, намерена была так же яростно охранять свое одиночество, как он – свое, вспарывая воздух усердными широкими шагами.
Фабрика пианино, которая начала свое существование с производства фисгармоний, вытянулась на западном краю города, словно средневековая крепостная стена. Два длинных здания напоминали внешнюю и внутреннюю оборонительные линии, а соединял их крытый мостик (в котором располагались конторы). В жилую часть городка, где стояли дома рабочих, вдавался участок с сушильными печами, лесопилкой, складом пиломатериалов и сараями. По свистку фабрики жили многие горожане: вставали по шестичасовому, потом свисток свистел еще раз в семь часов, знаменуя начало работы, в двенадцать – перерыв на обед, в час – возобновление работы и в полшестого – сигнал рабочим положить инструменты и идти домой.
Под часами в рамке за стеклом висели правила. Первые два гласили:
За минуту опоздания вычитается 15-минутная оплата.
Будь пунктуален.
Безопасность не гарантирована.
Бди за себя и за товарища.
На фабрике и раньше бывали несчастные случаи. Одного человека убило, когда на него обрушился груз пиломатериалов. То было еще до Артура. Один раз – во время войны – рабочий потерял руку или часть руки. В тот день, когда это случилось, Артур был в отъезде, в Торонто. Поэтому он ни разу не видел несчастных случаев – по крайней мере, серьезных. Но у него в подсознании всегда сидело, что рано или поздно что-то случится.
Вероятно, теперь, после смерти жены, он уже не был уверен в том, что никакая беда его не коснется. Жена умерла в 1919 году, во время последней вспышки испанки, когда все уже перестали бояться. Даже сама жена уже не боялась. То было почти пять лет назад, но Артуру до сих пор казалось, что с ее смертью кончился беззаботный период его жизни. Впрочем, другим людям Артур всегда казался очень ответственным и серьезным человеком – никто не заметил в нем особой перемены.
