— Ондлей, дай мне волону, дай волону.

— Пошел ты!

— А-аа! — заревел малыш.

— Где ты ее поймал, Ондрей?

— Такая большая!

— А-аа!

Но Ондрей не отвечал. Прижав птенца к груди, он зашагал прочь. Надул щеки, вытаращил глаза и запыхтел, чтобы выглядеть пострашнее. И вдруг встал на плоский камень и, округлив глаза, сказал:

— Что было! Сидела она на ужас какой высокой елке. Две их сидели…

— Две?

— А-аа!

— Ну, а дальше?

— Погодите! — дернул Ондрей плечом. — Так вот, сидели там две вороны на высокой-превысокой ели. А я иду себе по грибы, шел я… — Но тут кто-то положил ему руку на плечо и сказал:

— Ну и что ворона?

— Это ты? — испугался Ондрей.

Пятнадцатилетнего Пайера на всем хуторе Ондрей боялся одного.

— Где ты ее поймал? — спросил Пайер, покачиваясь и держа руки в карманах.

— В лесу.

— В лесу? В каком лесу?

— В Ельнике.

— Где? В Ельнике? Ворону я забираю. Ну-ка! — Он еще покачался и протянул руку.

— Но…

— Ты чего? Ворона моя. Я ее пометил. Гнездо в Ельнике мое, точно! И ворону я забираю! И еще вот что… — И он громко рассмеялся, видимо, придумав что-то. — Ты мне принесешь ее туда, куда я захочу. Вон к тому забору! И быстро! Считаю до трех. Раз… — И он поднял большой палец и направился к забору.

Ондрей никогда не спорил с пятнадцатилетним Пайером. Вот и теперь он, пораженный, смотрел на уверенные движения Пайера, которые выдавали недюжинную силу. И как это он забыл о Пайере! Не надо было тут показываться с вороной, а незаметно пробежать хутором или вообще обойти его…

— Два! — Пайер поднял второй палец. Он сидел у забора, снисходительно улыбаясь. Да и почему ему не улыбаться? Ворона достанется ему дешево. Он немного злился на Ондрея, но вида не подавал. Самому ему никогда еще не удавалось заполучить такого большого птенца.

«Ничего, Ондрейко, дурья башка. Ничего. Мы с тобой попозже сочтемся», — думал он и уже представил, как сварит ворону и съест.

— Три! — поднял Пайер третий палец.

— Отдай же!

— Отнеси ему! — зашептали вокруг Ондрея.

А тот в плач. Слезы горошинами покатились из глаз, он разревелся вовсю и уже сделал первый шаг к забору. И, не усмехнись Пайер, отдал бы он ему ворону. Но от пайеровской усмешки сердце его вдруг ожесточилось, откуда и смелость взялась! Ондрей круто повернул и помчался вниз по полевой тропке. Он несся с такой скоростью, что только рубашку ветром надувало. И вопил:

— Мама! Мама!

Пайер не мог опомниться. Но встал, поддернул штаны, отбросил со лба мягкие волосы, заорал:

— Ах, так? Ну, подожди! — и кинулся за Ондреем.

Дети стояли, не двигаясь.

— Схватит он сейчас его!

— А-аа, — снова заревел малыш.

Но страх придал Ондрею крылья — он несся, сжимая ворону за горло. Лужа! Прямо через нее! Брызги во все стороны.

Пайер хотел перепрыгнуть лужу, да не смог. Поскользнулся и упал.

— Мама! Мама!

— Кра! Кра!

Пайер уже не бежит за ним. Только грозит кулаком и кричит:

— Подожди, еще вернешься! Шею тебе сверну. — Он сел на траву и принялся выжимать штаны, полный мрачных мыслей о мести. Он бы не отстал от Ондрея, да… рядом школа, а там Ондрейкова мать. Пайер ее побаивался, рука у нее, как у мужика.

В школьном дворе Ондрей был уже хозяином. Он еще всхлипывал, сопел, но глаза вытер.

За забором виднелась высокая железная дверь, ведущая в погреб с трубой. Ондрей не раз залезал в погреб, а однажды, когда пани учительница отправилась в соседнюю деревню, забрался и на трубу. А залезать туда было никак нельзя, пани учительница запретила строго-настрого. И потому трава на погребе росла густая, ярко-зеленая, хотя школьный двор рядом был сплошной пустырь, где всю траву с корнем вытоптали ребячьи ноги. На переменах там играли, гонялись друг за другом, и чего только ни вытворяли, и мечтали о том, как было бы здорово — посидеть на трубе, посмотреть оттуда на белый свет — как телеги грохочут по шоссе, течет Кисуца и на клене скачет с ветки на ветку скворец, смешно подрыгивая хвостиком.

— Ох! — вздохнул Ондрей, подумав: «И почему только пани учительница не разрешает лазать на трубу?» Он загляделся так, что и про ворону забыл.

— Кра! Кра! — раздалось вдруг.

Из школы вышла с ведрами Ондреева мать, статная, плотная женщина лет тридцати, и, оставив за собой двери открытыми, громко сказала:

— Ладно, пани учительница! — Голос у нее был резкий.

Ондрей дождался, пока мать перешла дорогу, и, едва она скрылась под крутым склоном, прошмыгнул в школу. Длинный узкий коридор, справа двери в класс. Век бы не видеть Ондрею этих дверей. Вот и теперь он показал им язык. Зато с большой охотой он входил в другие двери, напротив — за ними находилась учительская кухня, оттуда неслись незнакомые дразнящие запахи. Двери были полуоткрыты. За ними позвякивали посудой.

Ондрей не знал, как дать знать о себе. Он переминался с ноги на ногу, надеясь, что пани учительница сама выглянет. Постучать? Да нет! Хотя мать не раз наказывала ему стучаться, он никак не решался. Смешным казалось ему стучать в дверь, не понимал он этого.

Ондрей крепче сжал ворону.

— Кра, кра!

Снова звяканье посуды. Потом стало тихо. Послышались шаги.

— Ондрей! Ах, у тебя ворона! Самая настоящая! Покажи! — Пани учительница была небольшого роста, с маленькой головкой и почти детским лицом. Старость уже принялась за него. Время вырыло морщинки на лбу и вокруг рта, не тронув лишь щеки, и потому они умели по-детски радоваться.

— Это я поймал. — Ондрей уже забыл о страхе, в его голосе звучала гордость.

Вот пани учительница заговорила, улыбнулась, и Ондрей уже не боялся и не стыдился.

— Смотри, какой ты ловкий!

— Это я в лесу. — Ондрей подошел ближе.

Пани учительница потрогала птенца и сказала:

— Серая ворона!

— Что вы! Она еще молодая и не серая, — смело возразил Ондрей, показывая на клюв. — Тут у нее желтое. У старых ворон такого не бывает.

— Кра, кра! — Птица жадно открыла клюв, ожидая подачки.

— Настоящая ворона. — И что-то вроде удивления и детской радости пробежало по лицу пани учительницы. Она даже вся зарумянилась и с важным видом отнесла ворону в кухню. Там она положила птицу на гладкий белый стол и заглянула ей в клюв. Сначала серьезно, с восхищением, а потом, когда у вороны на гладком столе стали разъезжаться лапки и она замахала крылышками, стараясь дотянуться до носа учительницы, пани учительница засмеялась так, как Ондрей еще не слышал. Она смеялась, словно девчонки в классе или на школьном дворе, когда они играют в прятки и пятнашки.

— Отдашь ее мне?

— Ага!

— Ты ловкий мальчик. — И пани учительница ушла в комнату.

Ондрей знал, что последует. Когда он приносил землянику, ежевику или грибы, она уходила в комнату и возвращалась с деньгами, и всегда, уходя в комнату, говорила:

— Ты ловкий мальчик!

«Кроны, пожалуй, маловато, — подумал Ондрей испуганно, но тут же прогнал эту мысль. — Пани учительница сама это знает». И для большей уверенности громко крикнул:

— Такую большую ворону еще никто не ловил. — Но слышала это пани учительница или нет, неизвестно, из комнаты не отозвались, там что-то открывали и в чем-то рылись. В чем роются, он не знал, в комнате он никогда не был. Через полураскрытые двери он видел кусок пола, а на стене портрет какого-то усатого дядьки.

«Дядька-то какой некрасивый!» — подумалось ему.

— Вот, возьми.

Ондрей даже забыл поблагодарить, когда увидел в маленькой ладони крону и еще какие-то монеты. За спиной Ондрея звякнули ведра:

— Ты что тут делаешь? Поздоровался хоть? — Мать дернула его за ухо.

— Да вот, ворону…

— Господи, ворона! — воскликнула мать, увидев на белом столе птенца.

Ондрей выбежал из кухни. Поскорее удрать от матери в безлюдное место, сосчитать деньги. И он побежал к реке, к вербам.

— Три кроны! Две у меня уже отложены, да еще три, будет целых пять. А если бы у меня были те восемь, что отобрала мамка… — У него не хватило духу задумывать дальше. Сунул деньги в карман, побренчал ими и сказал: — Пани учительница знает цену вещам, — и вдоль школьного забора помчался домой. Ну и дорога это была! Да, здорово все получилось. Вот и хутор виден. Где-то там ждет Пайер, подстерегает его, но Ондрею сейчас все нипочем. Пару подзатыльников он как-нибудь стерпит. И забудет о них.