— Полагаю, ты скажешь, что вы сможете получить работу на ферме, или петь под шарманку:

Nous sommes! es deux gasses

Qui s'aimeront toujours…

Мы, два ребёнка

Те, кто влюблены навечно…

— Послушай, Жорж, до сих пор ты демонстрировал превосходные манеры дворянина. Но, будь осторожен, ты быстро скатываешься к мелодраме.

Весь колледж, казалось, вознамерился поддержать взгляд Люсьена. Никогда ещё школа не была такой весёлой. Но Жорж только твёрдо укрепился в своём решении. Ему казалось, что он и Александр уже вместе, навсегда, так, как в песне, и эти слова произносит мальчик. Он не собирался приносить Александра в жертву холодной рассудительности или шутки. Люсьен показался Жоржу глупым, приземлённым, отвратительным выходцем из среднего класса. Александр с благородством отреагировал на их ситуацию. Жорж уже не был мальчиком, чтобы разочаровать его. А Люсьену сказал:

— Ты прав. Я напишу ему успокаивающую записку.

Учитель истории и религиозного обучения выразил удовольствие работой, проделанной за год, и отказался от последних уроков в пользу чтения вслух книги, выбранной ради удовольствия. В эту среду, третьего числа, проходил их последний урок истории.

Мальчики стали расспрашивать Отца о своих сочинениях по религиозному обучению, но тот ответил, что не смог проверить все сразу, и до сих пор прочёл только несколько работ, показавшиеся ему довольно удовлетворительным. Он расскажет больше в воскресенье, но всё равно не очень много, так как эти эссе были тайными сочинениями. Между тем, до той поры, у них есть время подумать о чём–нибудь занимательном.

— Я выбрал, — произнёс он, — текст, который может вдохновить вас на полезное времяпрепровождение во время ваших каникул. Это Исследование повадок ящериц господина де Катрфажа [Жан—Луи-Арман Катрфаж (Jean Louis Armand de Quatrefages de Bréau), 1810–1892, французский зоолог и антрополог. Член Академии наук (1852), Королевского общества (1879), иностранный член Баварской академии наук (1864).].

Это имя, как знал Жорж, ещё и тесно связанное с настолько же интересными манерами и нравами шелкопрядов, в сочетании с повадками ящериц было встречено радостным ожиданием. Подобное должно было оказаться что–то вроде истории про банановое дерево. Ящерицы ведь были атрибутом земного рая.

Жорж, однако, спросил: не будет ли интереснее работа о Привлекательных образцах бородавок. В качестве академика он должен был замолвить слово за работу, которую напрасно искал в библиотеке студии, и которая являлась одной из жемчужин колледжа. Но Отец ответил, что в вопрос привлекательности, о которой идет речь, вовлечены тайны природы, которые не могут тут рассматриваться.

Следовательно, победил господин де Катрфаж. Мягкая сардоническая улыбка озарила старое лицо Отца. Он надел очки, висевшие у него на золотой цепочке на ушах. Но вместо того, чтобы приступить к чтению, он отклонил голову назад, наслаждаясь предпринятой им задержкой. Он представил себя на сцене, а не перед классом: он уже отсутствовал, находясь на своих собственных каникулах, среди полей, со своей белой мышью в клетке — он всегда носил её с собой. Обеими руками он взялся за большой и роскошный переплет и поднял его над столом, также гордо, как епископ Пергамский возносил митру к своей голове. В конце концов, он положил книгу, поискал страницу, с которой хотел начать, и, в абсолютной тишине, принялся читать:

«Старые натуралисты, введенные в заблуждение изменениями в цвете, меняющегося по причине старения ящерицы, сильно заблуждаются в оценке числа местных видов этого рода рептилий».

После такого начала Отец остановился и осмотрел свою аудиторию, чтобы оценить эффект; затем возобновил чтение, время от времени останавливаясь ради комментариев. Класс узнал, что на самом деле во Франции можно обнаружить только следующие виды ящериц - ocellata, viridis, velox, muralis и stirpium.

Наблюдения господина де Катрфажа в основном были связаны с отдельной зеленой особью вида viridis, жившей у него в течение восьми месяцев. Днём он держал ее под своей рубашкой, на ночь оборачивал ватой. Он писал:

«Мой viridis в особенности любит мед, варенье и молоко, но бросил бы это и все остальное ради мух. У него имеется вкус к музыке. Когда я входил в комнату, где играли музыкальные инструменты, он сразу возбуждался и спешил высунуть свою прелестную головку из–под моего галстука. Если я помещал его на землю, то он проделывал путь к той точке, откуда исходил звук. В частности, флейты и флажолет [маленькая флейта], казалось, доставляли ему удовольствие. Дребезжание тарелок, звяканье китайских блюдечек заставляли его вздрагивать, и в то время он оставался бесчувственным к звукам большого барабана…»

Надежды класса исполнились. Не было нужды беспокоиться о деталях, которые, как объяснил Отец, он в некоторых случаях осторожно опускал — как в случае с бородавками. Viridis господина де Катрфажа заскочил обратно в своё укромное местечко; смех, сдерживаемый до сего момента, в конце концов, разразился. В течение целого года третий курс делал над собой усилие никогда не смеяться во время религиозного обучения. Но, кроме всего прочего, это был урок истории, и, несомненно, было позволительно смеяться над повадками ящериц, особенно в канун каникул. Добрый Отец, казалось, понимал это, и как только смех утих, он безмятежно принялся за своё чтение. Но всякий раз, когда произносилось слово viridis, он смотрел на класс поверх очков и делал предупредительную паузу. Создавалось ощущение, что недостаток благочестия и добродетели в их полезном времяпрепровождении огорчал его.

Утром в четверг свободный урок в студии был посвящен репетиции Les Plaideurs. Жорж рассчитывал, что это предоставит ему возможность положить записку в ящик Александра. Люсьену он сказал, что собирался написать мальчику успокаивающую записку; на самом деле он написал следующее:

Александр,

Я люблю тебя ещё больше. Твоё мужество вернуло мне моё. Я сделаю для тебя всё, как и ты для меня. Как только начнутся каникулы, ты назначишь время и место нашей встречи, для нашего отъезда. Мы потеряем несколько дней, но получим целую жизнь.

Жорж.

Этой запиской он благословлял своё импульсивное принятие идеи мальчика, и укреплял Александра в своей верности.

Но, отложив ручку, он задумался, не окажутся ли все эти прекрасные проекты несбыточными. После нескольких минут размышлений он был вынужден признать, что рассуждения Люсьена о них были не столь уж неверны. Тем не менее, его воображению было очень приятно заниматься ими, предоставив ему возможность принять их сторону. Как один из младших сыновей династии из прошлого времени, он отправится в мир на поиски приключений, в сопровождении того, кто называет себя его пажом. Более того, он тешил свою гордость мыслью, что обладает такой страстной, всепоглощающей дружбой с таким красивым мальчиком, как Александр. Представится ли ему когда–нибудь снова шанс продемонстрировать, что в поклонении красоте он нисколько не уступает древним грекам?

Воспользовавшись перерывом, он ретировался с репетиции — Отец Лозон не надзирал персонально за выполнением своих приказов. По счастью, в трапезной не оказалось служителей. Когда он положил записку под кольцо для салфеток Александра, то подумал и о других вещах, которые клал в этот же ящик: флакончик с лавандовой водой, пригоршню вишен, две записки. Их дружба основывалась на таких простых вещах, но к ним отнеслись, как к преступлению; и подобное заставило их, как преступников, поставить себя вне общества.

Во время послеполуденного похода на реку Жорж, в одиночестве, отправился на то же самое место, как и в первый раз. Он выбрался из реки и лег, подставив себя солнцу. Небольшие камешки у корней травы впились в его кожу, но он не счёл это ощущение неприятным. Это выглядело как смесь чего–то острого и сладкого, что–то вроде воспоминаний, которые он унесёт с собой из колледжа.