— Я должен сказать вам ещё кое–что, — продолжил Отец. — Мальчик, который проследовал за вами в заблуждение, не последовал за вами в покаяние. Я вверяю его вашим наиболее ревностным молитвам; он уже есть в моих. Я очень глубоко скорблю при мысли, что этот мальчик покинет колледж, чтобы никогда сюда не вернуться; он стал так не похож, увы! на того мальчика, который когда–то пришел к нам!

Жорж был сражен в самое сердце; тем не менее, ему удалось усилием воли удержать себя в руках и спросить:

— Отец, должен ли я винить себя, видя, что моего младшего друга исключают за ту же вину, за которую я был прощен?

— Я не равнодушен к вашим угрызениям совести, но пусть они не скрывают каких бы то ни было сожалений! На самом деле у вас нет никаких причин сожалеть из–за потери такого юного друга. Сопротивление, с которым он противится труду на благо своего собственного спасения, вполне может привести его к ещё большой опасности. Именно поэтому я, не колеблясь, принес его в жертву. Дружба между вами уже не возможна. Она оказалась слишком уж страстной, тем самым вызвав самые большие меры предосторожности. Обстоятельства, при которых вы поспособствовали ей, навсегда деформировали её природу. Оставьте её разбитые остатки на дне той пропасти, которой вы избежали.

Отец поднялся, по–видимому, чтобы показать, что собеседование закончилось, но Жорж, онемевший, пораженный остался в своем кресле. Отец Лозон нагнулся и поцеловал его в темя — ради того, чтобы продемонстрировать, что прегрешения Жоржа прощены, или же в порядке очищения? Это был поцелуй мира и прощения, действительно достойный человека, который аналогичным образом закрыл дело о записке Александра: то окончательное закрытие точно также было скреплено святым поцелуем.

За ужином Жорж обнаружил в своем ящике сообщение от мальчика. Он с нетерпением ожидал возможности оказаться в постели, чтобы прочитать записку при свете фонарика. Он должен был проделать подобное в первый раз за этот семестр. Наконец, укрывшись одеялом, он прочитал эти строки:

Жорж

Всё как на пасхальных каникулах: я поклялся, что напишу тебе, и делаю это. Но это нелегко. Мы старались быть такими осмотрительными! Так или иначе, мы должны продержаться до конца. Ты снова склонился под бурей, как тростник — за что я восхищён тобой, ибо мне никогда не удавалось такое — но ты можешь быть совершенно уверен, что я буду противостоять случившемуся лучше, чем дуб. Лозон считает, что может сломать меня, сказав, что я не вернусь в Сен—Клод, чтобы не повторилось случившееся с Морисом — вероятно, ты именно об этом упоминал — а ещё он отобрал мою роль пажа в пьесе. Мы скоро разыграем свою собственную пьесу ему во благо, и он избавится от нас. Он много знает — наконец–то я могу открыто бросить ему вызов, но он не знает, что мы поклялись никогда не расставаться. Пришло время, когда он должен узнать и об этом тоже. Так как нас уже решили разделить, то мы должны воссоединиться навеки, убежав. Навсегда! Разве это не прекрасно?! Навсегда, и подальше от всех этих людей. Навсегда соединиться нашей кровью. Навсегда.

Александр

PS. Для нас будет легче сбежать из дома, чем отсюда.

Жорж был потрясён. Он ни минуты не сомневался в своей удаче. Он поцеловал эту записку даже более пылко, чем ту, полученную им первой, и поцелованную под прикрытием его Вергилия. И вылез из укрытия.

Ему стало жаль, когда он обнаружил, что Люсьен спит: воспитатель замешкался в их конце спальни, и старину Люсьена одолела сонливость. Жоржу хотелось поведать ему хорошие новости. То была действительно Хорошая Новость — весть о большой радости от его возвращения в религию. Ведь Люсьен снова оказался его спасителем, даровав ему освободительные слова: «ты должен оставить все, последовав за мной». С кафедры в трапезной Жорж прочёл вслух слова, ставшие настоящей заповедью: он должен страдать, независимо от того, что потребуется от него, чтобы угодить своему возлюбленному и желанному. А разве не Люсьен сказал: если у тебя есть настоящий Друг, то ты можешь столкнуться со всем чем угодно?

Правда, он даже не мечтал о побеге с того дня, когда из–за Андре у него появилась мысль совершить подобное; даже тогда он намеревался вернуться домой, а теперь он должен был сбежать из дома. Он осознавал, что дело принимает серьёзный оборот. Но, не был ли этот путь к Александру единственным, остававшимся ему?

Послание Александра освободило Жоржа от бремени, точь–в–точь как его исповедь; но совсем по–другому! Теперь он был уже не один перед лицом неизвестной перспективы. Будущее улыбалось, с тех пор, как оно должно было стать разделенным с Александром. Он с горячностью принял точку зрения своего друга. Трудности казались ему несущественными. Проявив инициативу, Александр призывал удачу назад, на их сторону. Его решимость сводила на нет решения Отца Лозона. Человек, который когда–то утверждал, что понимает Александра, и ныне утверждающий, что понимает Жоржа, получит награду, заслуженную им за такую прозорливость.

Или, вернее, особой награды заслуживало его двуличие; в его речах таилось слишком много скрытых смыслов. Он подразумевал слишком большое количество умствований, и, если сложить всё вместе — на самом деле он был ничуть не откровеннее, чем настоятель. Например, был ли он честен, когда просил Жоржа не возвращаться в Сен—Клод, и, по–видимому, передумав, вместо этого пожертвовал возвращением Александра в колледж? Он ведь прекрасно знал, что Александр не вернётся, поскольку его брат был тайно исключен. И, только ради того, чтобы воспрепятствовать двум друзьям вместе поступить в другой колледж, он попытался оставить Жоржа в Сен—Клоде. А если хотя бы один из бунтарей не покорился, он бы придумал какой–нибудь иной способ разделить их. Он следовал к своей цели также методично, как Отец де Треннес преследовал Жоржа. Ревнивая злоба, наряду с усердием, диктовала большую часть его поступков. Вынужденный потерять общество мальчика, который был ему дорог, он стремился обеспечить себя компаньоном по несчастью. Александр был прав, когда сказал, что отец Лозон ревнив. У Андре появится еще один повод сослаться на лисицу, которой отрезали хвост.

Санкции против Мориса вызывали удивление. Жорж увидел в этом проявление умных, но безжалостных принципов, которыми руководствовался колледж. Соучастника Отца де Треннеса пощадили только временно, чтобы свести к минимуму скандал, а также купить молчание. И в самом деле, была вероятность, что он никому не расскажет всей правды. Но ему следовало, хотя запоздало, пойти на все. И впрямь, методы изгнания в действии поистине многочисленны и разнообразны! Какое же удовольствие можно получить от ответного удара по вещам такого рода!

На следующий день энтузиазм Жоржа нисколько не уменьшился, и он едва дотерпел до первой перемены, чтобы заполучить Люсьена и поделиться с ним новостями. Рассказывая, он смотрел сквозь завесу ветвей на окна Отца Лозона: что прославленный духовник его совести подумает о побеге влюблённых? Если следовать логике, то подобное прикончит его. Люсьен молча выслушал, а затем, с серьезным выражением, произнёс:

— Ты, случайно, не сбрендил? Когда ты научишься не допускать, чтобы твои действия диктовались Отцом, Сыном и Святым Духом? Если малыш попросит тебя присоединиться к нему и повеситься, то ты, полагаю, скажешь да? Ты решительно заставляешь меня думать как старина Лозон — он совсем рядом, когда говорит, что понимает тебя, и я не удивлен, что он беспокоится. В будущем я рассматриваю его в качестве одного из отцов Церкви, и бичом ереси.

И, на менее серьезной ноте, он продолжил:

— Кроме того, все, что ты только что рассказал мне — это такого рода вещи, которые ты вообразил, но никогда не делал. Есть вещи, на которые ты можешь рассчитывать, и вещи, которые для тебя не предназначены. Я узнал об этом в своём «обращении».

— Хорошо, предположим, что вы успешно сбежали — я имею в виду, условно, вы это сделали, и вас не поймали, и полиция не отвезла вас обратно на следующий день. Что случится, когда у вас закончатся деньги, и не останется красных галстуков и золотых цепочек, которые можно продать?