Он ожидал потока обстоятельных советов, и увещеваний, полных пафоса. Но Отец ограничился тем, что медленно произнёс:
— В качестве покаяния, вы будете медитировать в течение четверти часа над этими словами — я верю в вечную жизнь.
После чего сделал знак отпущения грехов.
На следующий день, на религиозном обучении, преподаватель задал тему сочинения: «Земной рай».
— Вскоре я увижу, — сказал он, улыбаясь, — помнит ли класс мои первые уроки.
Казалось, он задумал разыграть над ними забавную шутку. Он сидел и потирал руки, явно выглядя необыкновенно довольным собой. После чего все остальные улыбнулись, по крайней мере, никто не забыл тему о крупноплодном банановом дереве.
Жорж пребывал в ярости, будучи лишённым возможности написать лучшее сочинение на такую прекрасную тему, и единственную, который он знал очень хорошо, совершенно независимо от бананового дерева. Какая наглость — заставлять его играть роль балбеса! Это наказание было несоразмерно преступлению. Если он недостоин оставаться в Сен—Клоде, то пусть его исключают; если нет, то пусть ему воздадут должное за его успехи в учёбе. Он вспомнил, что однажды сказал Александр: «Те люди, которым мы платим…» Он платил, чтобы учиться, и получал вознаграждение за хорошую учёбу, вне зависимости от того, был ли этот успех достигнут благодаря его памяти, иронии, или благодаря Святому Экспедиту.
Его духовник приложил руку к делу, которое его не касалось — он злоупотребил своими полномочиями. Неужели он думает, что они по–прежнему живут в дни Отца Лашеза [François d'Aix de La Chaise; 1624–1709; французский иезуит, духовник Людовика XIV. Был более известен как папаша Лашез (Пер—Лашез, père Lachaise); давший своё имя самому большому парижскому кладбищу, поначалу бывшему просто Восточным кладбищем французской столицы.] и Отца Добентона, руководившими и направлявшими своих королей? Мальчики из класса Философии были совершенно правы относительно Отца де Треннеса. Нельзя требовать, чтобы всё совершалось во имя Бога. Ими было немало сказано о древнем еврейском обычае, запрещающем использовать имя Иеговы вне храма.
Положив голову на руку, Жорж уставился на чистый лист бумаги. Будучи изгнанным из земного рая, он создаст свой собственный. Картины библейского сада переплелись с воспоминаниями о хижине садовника. Учитель, должно быть, удивлялся, видя, что он сидит там неподвижно, будучи единственным, кто не писал. Мальчик, проигравший ему в последний раз и ставший вторым, наверняка обрадуется. В бунтарском порыве Жорж решил написать великолепное сочинение, несмотря на обязательства, наложенные на него. Он станет первым в этот, последний для него год, как тогда, когда он был первым в первом. Он выиграет пари, заключённое с Люсьеном и бросит вызов Отцу Лозону, чтобы тот поступил в отношении его как можно хуже: он либо получит приз за религиозное обучение, либо проиграет. Вверху своего листа он написал две строки из Анатоля Франса, оставив их в качестве анонимного эпиграфа.
Heureux qui, comme Adam entre les quatres fleuves,
Sut nommer par leur nom les choses qu'il put voir!
Радостен тот, кто как Адам меж четырех рек,
может назвать по имени то, что увидел!
Сделав это, он перестал писать и снова задумался. Прежде чем продолжить, он должен здраво рассудить, что ему делать — бороться за приз, или за Александра? Победа, которую он надеялся получить, продлится только день, но может поставить под угрозу всё их будущее. Он потеряет преимущество, которое приобрел ложным признанием. Этим утром его поведение в церкви было образцовым, и он принял причастие, не эпатируя душу. Но сейчас, когда ему придётся выразить себя на бумаге, притворное смирение не поможет ему; между тем, вероятно, оно вполне может оказаться ценой окончательного помилования. Кроме того, разве он отчасти не отомстил, повинуясь такому презренному приказу? Ему, обвиняемому в фальши, было приказано совершить фальсификацию.
Раз уж его вынуждают писать отстраненно, он нарушит все границы, выйдет далеко за пределы ожидаемого от него. Весело, коварно и беспощадно, он приступит к делу, выворачивая рай вверх дном и наизнанку, и, как Гаро, вновь проделает работу Бога.
Он оставил цитату, а под ней приписал: «Le Franc де Pompignan» [Маркиз Жан—Жак Лефран де Помпиньян; 1709–1784; французский поэт, член Французской Академии] — позволив автору Poésies sacrées[Духовная поэзия] послужить автору Poèmes Dorés[Золотые поэмы]. Ему пришло в голову, что, касательно рек, он может, по крайней мере, упомянуть о Тигре и Евфрате; они относились к истории Александра Великого, а также географически являлись частью земного рая. Но это подало идею охватить «Quatre fleuves» [четыре реки, фр.] — все четырё — из истории Александра.
Он вспомнил, что некоторые экзегетики [раздел богословия, в котором истолковываются библейские тексты; учение об истолковании текстов, преимущественно древних, первоначальный смысл которых затемнён вследствие их давности или недостаточной сохранности источников.] определяли две другие реки, как Нил и Ганг. Он же мог применить подобную вольность ко всем четырём: он выбрал Граник [река в Малой Азии неподалёку от легендарной Трои, где произошло сражение между македонской армией Александра Великого и войском персидских сатрапов.], Гидасп [река, приток Инда, где произошло сражение Александра Македонского с войском индийского царя Пора], Окcec [река Амударья] и Инд. Учитель, пораженный этим, будет вынужден подумать об Александре, имея в виду прославленное и очаровательное имя, которое являлось ключом ко всему этому фарсу.
Далее, Жорж сделал земной рай землёй золота, ладана и смирны, а не землёй «золота, карбункула и оникса». Он поместил его на Западе, а не на Востоке. Что касается различных мнений относительно месторасположения рая, он указал на пустыню Гоби вместо плато Памира, упомянул Японию вместо Китая, Мадагаскар вместо Цейлона, Абиссинию вместо Месопотамии, и Мексику вместо Перу. Он не забыл, что один немецкий астроном остановил свой выбор на Северном полюсе, только Жорж поменял его на Южный. Он приписал текст Посланий святого апостола Павла, вдохновивший Отцов Церкви рассматривать земной рай только как аллегорию, Святому Петру. И, под конец, сделал Филиппа Эгалите [Луи Филипп (II) Жозеф, герцог Орлеанский (Louis—Philippe-Joseph d'Orléans), c 1792 года известный как Филипп Эгалите; 1747–1793; французский военный и политический деятель] автором мемуаров на данную тему, которые на самом деле были написаны его учёным дедом. Короче говоря, ничего не упуская, он расположил всё в обратном порядке.
Оставалось ещё древо познания добра и зла. Лениво, в своей черновой тетради, Жорж написал: «Musa paradisiaca» [банан райский]; сделал под этим сложный росчерк; а ниже выписал более или менее своеобразные названия всех деревьев, известные ему — такие, как хлебное дерево, масляное дерево, восковое дерево, кружевное дерево, пальмовидный сабаль, сассафрас [род листопадных деревьев, кустарников из семейства Лавровые] и, под конец, кокосовую пальму, которая ведь тоже была крупноплодным деревом, хотя кожура её плодов могла оказаться не по зубам Адаму. Жорж пририсовал кокосовое дерево со змеей, обвившейся вокруг ствола. Ему захотелось сделать именно эту пальму древом обольщения, но он решил, что шутка получится слишком дерзкой. В конце концов, он решил совсем не упоминать о дереве; так будет даже лучше.
Теперь он был уверен, что получит нулевую отметку; он заранее пребывал в восторге от результата, радуясь почти так же, как если бы обладал уверенностью в получении максимально возможной оценки. Ему было жаль, что отметки за это сочинение не объявят. Он бы насладился, выслушивая, как его отмечают самым низким местом в классе — захватывающий провал в конце года. Ему захотелось, чтобы это эссе прочитали вслух в классе — оно, должно быть, повеселило бы галерку.
Его, однако, немало волновало, прочтёт ли сочинение отец Лозон — тот мог бы счесть, что там чрезвычайно мало естественности при такой коллекции грубых ошибок. Что ж, подумал он, будь что будет. В любом случае, маловероятно, что Отец попросит просмотреть его листок — он будет доволен, услышав о провале; так же маловероятно, что он станет читать, и обнаружит сильно непристойный привкус. Он не знает всей истории Жоржа и Александра. Упоминания Александра Македонского не скажут ему ничего насчёт другого Александра. Он бы пересек Граник, не замочив ног.
