— Оставьте их чуточку длинными, — сказал Жорж, когда подошла его очередь. Он не гордился своей красивой шевелюрой, которой наделила его природа. Тихий стрекот машинки для стрижки сопровождался звуком шагов воспитателя, когда тот ходил по комнате, и слабым звоном его святых медалей. Точно также звучали чётки Отца де Треннеса, когда тот ходил по общежитию. А есть ли у Отца, наблюдающего за работой парикмахера, образок Бенедиктинского аббатства из Эйнзидельна, являвшийся главной гордостью коллекции Люсьена? Некоторые носили такие медали всю свою жизнь, другие только в течение нескольких месяцев. Что касается чёток, то он читал, что на Востоке они служат только для успокоения и занимают пальцы.
Жорж скосил глаза на ткань, которой был накрыт. Его единственная золотистая прядь, срезанная подчистую, только что упала с ножниц. Горечь утраты заполнила его сердца. Парикмахер Сен—Клода уничтожил труд каникулярного парикмахера. С каким побуждением, и по какому праву этот парень принёс в жертву ту светлую прядь? Был ли это злой умысел или небрежность, было ли это наказанием за подделку или исправлением случайности?
Во всяком случае, не присутствуй тут воспитатель, Жорж, конечно же, обругал бы подлого парикмахера. А так он зажал локон в руке, словно бы тот принадлежал Александру; и, сделав это, снова вспомнил Отца де Треннеса, изгнанного им из колледжа ради защиты своего секрета, тайны своей золотистой пряди волос.
В оранжерее мальчик сразу же заметил маленькую светлую брешь, сделанную парикмахером, и походившую на шрам. Жорж подумал о возможности обесцветить другой локон, но побоялся, что это может выдать его, и ему не хотелось становиться посмешищем.
— Приношение, которым я обязан тебе, — сказал он Александру, и передал тому локон. Мальчик посмотрел на светлые волосы, среди которых были и другие, тёмно–каштановые, принадлежащие Жоржу.
— Ты и я, — произнёс он.
Потом он спросил у Жоржа, что вызвало отъезд Отца де Треннеса. Это происшествие восстановило в прежней должности бывшего воспитателя студии юниорской школы; так же, как это случилось у старшеклассников, но Александр пока имел оснований жаловаться, без каких–либо затруднений получив разрешение покинуть помещение во время занятий в студии. Жорж объяснил ему, что, как полагают, Отец де Треннес был вынужден упаковать свои пожитки и уйти после размолвки с настоятелем.
— У меня стало спокойнее на душе за тебя, — сказал Александр. — За себя я не волновался.
Жорж рассмеялся.
— Тебе следовало бы волноваться насчёт своего брата. Там многие беспокоились на его счёт.
Они сели бок о бок: Александр склонил голову на плечо Жоржа.
— Разве могло относиться к моему брату то, что я написал: «Я думаю о тебе все время?»
Календарь указывал на приближение Уединения первого причастия. Это, конечно же, касалось только некоторых мальчиков из младшей школы, чьим проповедником по такому случаю стал их собственный префект. Но Жорж думал об Александре, который приближался к этому событию.
Будет ли с нежностью вспоминать своё первое причастие Александр? В Сен—Клоде часто говорилось, что день первого причастия — это самый замечательный день в жизни; а по мнению Отца де Треннеса, первое причастие в день Святого Панкратия стало бы лучшим из всех.
Пока самые младшие юниоры готовились принять Таинство, в старшей школе продолжались репетиции Les Plaideurs. Настоятель не стал принимать сторону Боссюэ в разногласиях семнадцатого века относительно театра, так как считал, что комедия и благочестие совместимы. А почему бы и нет, смог же он проглотить еще более острые противоречия: к примеру, публичные чтения Тартарена из Тараско́на в один день, и Жития святых на другой; или же, освобождение от должности Отца де Треннеса, не исключая при этом Мориса.
На заседании Академии в последнее воскресенье мая настоятель отмечал день рождения выдающегося бывшего ученика колледжа, ставшего членом Académie des sciences [Французская академия наук] в секции зоологии. Он зачитал полный список трудов того зоолога, и там тоже примирилось возвышенное и смешное, так как в списке трудов высочайших умозаключений присутствовала одна работа, озаглавленная: Привлекательные образцы бородавок.
Июнь начался великолепно. Первым днём месяца был четверг. На свидании Жорж дал Александру одну из сигарет Отца де Треннеса — сказав, что это подарок от Люсьена. До той поры он не решал покурить их, сдерживаемый своего рода застенчивостью. Более того, ему казалось, что они смогут принести ему несчастье. Но, после того как пристыдил себя за такие суеверные представления, он, в конце концов, решил выкурить их, и ему захотелось, чтобы мальчик разделил с ним это деяние. К тому же, это доставило бы удовольствие Отцу де Треннесу.
Александр позволил спичке догорать между пальцами, до тех пор, пока смог держать её.
— Смотри, — произнёс он, — это хороший знак, когда она догорает до самого конца, не рассыпаясь.
Он словно бы догадался о мыслях Жоржа и захотел успокоить его с помощью хорошей приметы. Ему понравилась идея покурить, но вскоре его затошнило.
Сигарета Отец де Треннеса оказалась отброшенной к подножию апельсинового дерева. Жорж вспомнил, что уловил запах именно этого особого табака, когда проходил мимо двери Отца той ночью — ночью, когда она открывалась, впуская сначала брата Александра, а впоследствии настоятеля. При всей своей философии он никак не мог заставить себя считать те воспоминания чуточку неприятными.
Если бы он не боялся выглядеть не столь взрослым, как Александр, он тоже бросил бы свою сигарету. Однако он должен был стараться думать о чем–нибудь еще. Он достал из бумажника картинку Фесписа и передал Александру, который до сих пор её не видел. Мальчик долго рассматривал её в тишине, прижал к своей щеке, и прислонил её к апельсиновому деревцу, в кадку которого он уронил сигарету: подобно ладану, дым из Египта неуклонно поднимался в сторону Амура [т. е. в сторону Любви].
Воскресенье оказалось интересным по нескольким причинам: оно отличилось тем, что на него пришлась Пятидесятница [Духов День или День Святого Духа — 50‑й день после Пасхи], торжественное причастие, и ежемесячный родительский день. К тому же, это было первое воскресенье, на котором литургические украшения стали красными. Как и на первой мессе октября, этот цвет являлся не символом мученичества, а цветом торжества Святого Духа. Тогда подобное позабавило Жоржа, который решил рассматривать этот цвет как символ совершенно иного; впоследствии оказалось, что он был прав.
На высокой мессе во втором ряду нефа были замечены его родители. Он остался доволен: они оказались на хорошем месте, по сравнению с другими, и подобное наполнило его гордостью. Он знал, что тут присутствуют и родители Александра, но не знал их в лицо. Родительский день со своими родными Александр всегда проводил в соседнем городке, куда его забирали к ланчу, и обычно возвращали на машине, уже после того, как навещавшие его родители уехали на поезде. Но на этот раз он должен был вернуться пораньше, из–за необходимости присутствия на вечерне.
Он напрасно искал семейное сходство с Александром в лицах приехавших родителей. Некоторые из мужчин походили на врачей — отец Александра был практикующим доктором. Но к чему всё это? К черту отцов, светских и духовных. Александр был достаточен сам по себе. Как тот бог, в честь которого на Дельфийском храме [Храм в Дельфах был посвящён Аполлону. На его фронтоне имелось загадочное изображение буквы «Ε». По одной из версий, буква «Е» означает «ты еси», ибо при входе в храм бог встречает входящих словами «Познай себя», а отвечать ему следует «ты еси», утверждая в нём тем самым истинное и чистое бытие] появилась надпись «Он есть», Александр тоже «был».
Священником, руководившим церемонией в тот день оказался епископ in partibus [т. е. епископ из заморских стран], епископ из Пергама. До той поры такое название не вызывало у Жоржа ассоциации с епископами, а прилагалось к слову «эфеб» [Эфеб из Пергама (Пергамона), или Обнаженный эфеб, или Критиев юноша — древнегреческая статуя, ок.480 г. до н. э. Экспонируется в Новом Музее Акрополя, в Афинах] и встречалось в одной из книг из библиотеки его отца.
