Девочка дотронулась ладошкой до материнского лица, погладила пальчиками холодеющие губы…
Какое-то время она сидела в оцепенении, пока не осознала, что слышит не только биение собственного пульса в ушах: где-то у хотона перекликались незнакомые голоса и мелькали лучи фонарей. Похоже, что пережитое внезапно пробудило в девчушке древний инстинкт самосохранения, который руководил её дальнейшими действиями и вёл за собой. Мичийэ вдруг совершенно преобразилась: вместо испуганного беспомощного ребенка среди руин прежней жизни стоял маленький таёжный житель, способный принимать решения и постоять за себя. Она внимательно осмотрелась, оценила расстояние до ищущих её людей, потом до кромки леса, и юркнула в сени. Ей повезло, и она наощупь обнаружила под вешалкой собранный в дорогу детский рюкзачок, который налётчики не удостоили вниманием. Здесь же отыскались и разбросанные резиновые сапоги, и сорванная с крючка ветровка. В последний момент руки Мичийэ нащупали что-то мягкое – это оказалась смешная шапочка с большим красным помпоном, связанная матерью по какому-то журналу. Носить этот шедевр было совершенно невозможно, но сейчас девочка решительно сунула шапку в рюкзак: пусть будет. На память.
Через минуту она вышла из дома по-дорожному одетая и с рюкзачком за плечами. На миг застыла, прислушалась, и юркнула в густую траву, сливаясь с ночной тенью. Какое-то время она оставалась там, следя за обшаривающими двор убийцами, а как только ночная мгла стала редеть, маленькая фигурка вошла в предрассветный лес и двинулась в сторону заимки.
Чем дальше уходила Мичийэ от дома, тем спокойнее становилось у нее на душе. Страх постепенно отступал и казалось, что если вести себя, как ни в чём ни бывало, то ночной ужас окажется просто дурным сном. Они с бабушкой вернутся домой, и всё там будет к их приходу по-старому.
Сначала девочка пошла было по известной всем короткой дороге, ведущей к заимке. Но вскоре, немного помедлив, пригляделась к кустам на обочине, и шагнула прямо в зеленые заросли. В этом месте, незаметном чужому глазу, ответвлялась заброшенная охотничья тропа её прадеда, которая, хоть и намного дольше, но тоже вела к нужной ей цели. Раньше Мичийэ ходила здесь только с бабушкой и ни за что бы не рискнула пойти одна: этот путь занимал чуть не весь день, а тропинка петляла в самой глуши, обходя секретные места, где когда-то стояли капканы и притаились ловушки. Во многих местах она и вовсе терялась в траве, но такова уж специфика охотничьего ремесла: чем меньше видно тебя, тем больше видишь ты. Никто из посторонних о тропинке не знал, поэтому со стороны это выглядело каким-то фокусом: только что шла девочка по дороге, мгновение - и нет её, исчезла, как не было.
…Как только за спиной Мичийэ сомкнулась зелёная стена, мир вокруг неё тоже стал как будто другим: уютным и безопасным, наполненным гомоном просыпающихся птиц, расцвеченным сиянием утренней росы и бликами бесчисленных солнечных зайчиков.
В общем, уже к полудню по бескрайней тайге шел совершенно освоившийся ребенок, который кивал каждому знакомому дереву, улыбался целому Миру и видел его ответные улыбки!
…О том, что наступило время обеда, Мичийэ сообщил её собственный живот: несмотря на кучу съеденной по дороге черники, он настойчиво требовал чего-то более существенного. Поэтому, как только на пути встретился очередной ручеёк и тенистая полянка рядом, она устроилась на привал. Достала из рюкзачка пару пирожков, запила их водой из ручья и, расстелив ветровку прямо поверх травы, прилегла на минуточку отдохнуть. Лежала и смотрела на проплывающие в небе облака… Вон, не облако, а прямо белый бегемот плывет! А следом – корабль с парусами, как в книжке на картинке. А за кораблём – совсем маленькое облачко, будто собачка бежит. Ну да, вон и ушки, и даже хвостик! Щеночек крохотный совсем, торопится-спотыкается, а за кораблем не угнаться ему. «Вав! Ввав!! Подожди!!! И-и-и!..» Но корабль скрылся за верхушками кедров, а малыш сел и сник. Облачко-собачка постепенно таяло, и лишь тихонько плакало от одиночества и горя: «И-и-и… И-и-и…»
У девочки сжалось сердечко от жалости, она резко открыла глаза и села. Небо сияло чистой голубизной, все облака куда-то подевались. И только всё ещё слышался безутешный плач: «И-и-и… И-и-и…» С каждым всхлипом он становился тише, как будто тоже таял, но Мичийэ уже окончательно проснулась и сосредоточено вслушивалась в какофонию звуков. Это тихое «И-и-и!» диссонировало с остальным веселым гамом и буквально разрывало сердце; и кажется… кажется, доносилось оно вовсе не с неба!
Мичийэ встала, огляделась вокруг и медленно пошла на слабеющий звук, во все глаза всматриваясь в траву под ногами. Через несколько метров она уперлась в растущие рядом два куста боярышника; их ветви сплелись и образовали общую крону, и только у самой земли между стволами оставалось немного свободного места. В этом пространстве явно что-то было, но что – в густой тени не понять. Заметно было лишь слабое копошение, слышен шорох и… «И-и-и!..» То самое!!! Мичийэ быстро обогнула кусты и подошла к просвету с освещенной стороны. Там в округлой ямке лежало нечто серое, больше всего похожее на шерстяной калач. Оно явно было живое и непонятно елозило по голой земле, поворачиваясь вокруг собственной оси. Иногда на «калач» садился комар и безнаказанно впивался в беззащитную плоть; тогда по нему пробегала дрожь, слышалось сопение и уже знакомое тихое «и-и-и», а потом всхлип и тяжелый горький вздох. Мичийэ опустилась на корточки и недоуменно уставилась на странное явление, пытаясь понять, что же это такое. Опасности, судя по всему, находка не представляла, поэтому, когда на неё уселся очередной кровопийца, Мичийэ протянула руку и прогнала его, а потом дотронулась до «калача». Под прибитой пылью шерсткой чувствовалось мягкое теплое тельце. «Калач» выгнулся, рука ребёнка непроизвольно одернулась, и из шерсти показался маленький кожаный нос. Еще рывок – и на Мичийэ уставился блестящий глаз. Щенок! Точно, щенок, причем самый что ни на есть настоящий, а вовсе не облачный! Но что с ним такое, почему он здесь, почему так странно выглядит?! Мичийэ подобралась поближе и уже без опаски погладила малыша, тихонько приговаривая что-то успокаивающее. Щенок закряхтел громче, снова задергался, и тут Мичийэ удалось нащупать тонкий жгут, опутавший и стреноживший малыша. Он врезался в шею и лапы, и даже в куцый щенячий хвостик. Один конец жгута уходил куда-то вверх и терялся в кроне кустов, не позволяя щенку ни распрямиться, ни отползти; всё, что он мог – это медленно поворачиваться, скребя лапами под собой землю. Судя по вырытой яме, находился он здесь уже давно, а сухой горячий нос и еле слышный скулёж говорили о том, что силёнки его на исходе.
Мичийэ поняла, что малыш угодил в ловчую петлю, поставленную неведомо кем и когда, забытую, но подкараулившую свою жертву даже спустя много лет. Скорее всего, ставилась ловушка на пушного зверька, но пришлась впору и маленькому собачьему детёнышу.
Девочка уселась поудобнее и принялась за долгую и кропотливую работу. Она говорила со щенком на понятном им одним языке, и малыш успокоился, позволяя своей нежданной спасительнице делать всё, что она считает нужным. Чуткими пальчиками Мичийэ нашла все места, где петля намоталась на лапки и затянулась удавками. Определила, в каком месте жгут затянут слабее, и с этого места начала выпутывать малыша из смертельного плена. Первым освободился хвост, потом по очереди маленькие лапки, с забитыми землей и сточенными до крови коготками. В последнюю очередь Мичийэ сняла петлю удавки с шейки и напоследок отвязала ловушку от ветки, чтобы никто больше в неё не попался. Затем погладила бывшего пленника и подтолкнула к краю ямки:
- Ну, давай, выбирайся отсюда!
Но малыш лежал все в той же позе, «калачиком», и только хвостик слегка постукивал по земле да глаза следили за Мичийэ.
- Бедненький… Даже распрямиться не можешь, так затекло у тебя всё! – догадалась девочка. Ой, а ты, наверное, и пить, и кушать хочешь?! Погоди, я сейчас, я мигом!
