Он помолчал немного, с полуприкрытыми глазами вслушиваясь в едва различимый клекот под потолком. По всей видимости, ворковали там уже двое.
Легко уловив мою мысль, собеседник проговорил:
- У меня две таких птахи, и еще две, насколько я знаю, принадлежат императорскому двору Железной империи. Всего же количество столь необычайных птиц по всему миру не превышает трех сотен.
***</p>
<p>
- Ну и пекло здесь! Это ведь пепел? Пепел! Так почему он настолько горяч?!
- Затихни, Гринди.
- Здесь никого нет, только мы! Да вороны. Только клевать этим проглотам здесь нечего! Разве что только пепел. И почему он настолько горяч?!
- Я сказал, затихни.
Второй даже не повышал собственного голоса, но по тому, как это было сказано, отпадало всякое желание поступать ему вопреки. Или, что еще хуже, вступать с ним в опасную полемику.
- Э-э, да тут все подземным пламенем выжгло... Ничегошеньки не осталось.
- И ты туда же?
- А-а, да забей ты. Знаешь, Повокла, ты слишком серьезен. Гринди дело говорит: тут никого кроме нас нет. Никогошеньки. И ничегошеньки, чем бы можно было поживиться. Все сгорело дотла. Впервые такое вижу, чтоб ни трупов, ни костей, ни захудалой железяки... А кто-то болтал будто тут полным-полно золота... О, а эти куда пошли?
- Тут даже вон.
- Что вон?
- Ну это - ничего нет.
- А я тебе о чем толкую?
- Не-не, я про все, не про это.
- А-а, ты в общем!
- Ну да, же!
- Это да, видел я здешние стены, и саму крепость, то есть за стенами, ихнюю видел. Да-а, здоровенная была! А теперь что, где она?
- Вот-вот! И где стены?
- Ты давай мне не поддакивай, чай не голубки. А стены это да - в пух и прах, как говорится. А крепость так вообще - под землю будто канула. Что скажешь, Повокла?
- Скажу, чтобы вы оба заткнулись.
- Опять ты за свое. Что? Куда это ты указываешь? О-о, кое-что еще осталось!
- Не все сгорело! Но до чего же тут горячо! Ай! За что?!
- Куда поперек батьки лезешь?! А ну пошел отсюда, Гринди!
- Куда?!
- Иди... вон, ворон разгони.
- Там это... Они кипишуют чего-то...
- Чего-о?
- Жрут они там чего-то, говорю!
- Ох ты ж... Повокла, хей, Повокла! Поди сюда!
- Ну?
- Гляди, первый труп! А вон еще, смотри! И вон, и вон! Сколько их тут, под пеплом?!
- Это лестница, лестница не прогорела, выдержала жар и пламя. Колонны, из которых она сложена, видимо, монолитные, огроменные...
- Пепел горячий, жжется...
- Замолкни... Э-э... Повокла, тут это, кажется, того...
- Чего того?
- Тут один, кажется... живой!
- Ох ты ж, Создатели...
- Нет-нет-нет! Не смей подниматься!
Кто-то мягко, но твердо удержал меня за плечи, прижав обратно. У меня не было ни сил, ни желания сопротивляться этому необычайно осторожному напору.
- Вот, попей, - что-то твердое ткнулось мне в губы. - И отдыхай. Даже не думай вставать и ничего не спрашивай. Потом, все потом.
Ладонь легла мне на лицо, коснулась лба. Она чем-то пахла. Чем-то... что я не мог определить - я ничего не чувствовал, ни единого запаха. Поэтому ли во рту разлилась та неприятная горечь, обжегшая гортань, спустившаяся вниз, к самому нутру, столь соответствующе на нее отреагировавшее. Меня скрутило спазмом и, кажется, вывернуло наизнанку, хотя в последнем я не уверен - это словно происходило уже без моего обязательного участия.
Меня пытались отравить. У них ничего не вышло.
- Присядь. Как себя чувствуешь?
- Превосходно.
- Я слышу сарказм. Спешу напомнить, в твоем случае категорически не должно быть места подобным проявлениям. Так болит? Здесь?
- Везде болит.
- Ну же, не хмурься - ты жив, а остальное неважно. Будешь спорить? Ну, давай же, поспорь! Твоя угрюмость утомляет.
- Тогда оставь меня, нечего со мной возиться.
- Может быть тогда и вытаскивать тебя с того света не стоило? Молчи, не хочу ничего слышать! Я и так знаю, что ты ответишь!
- Куда ты?
- У меня больше нет сил! Приду вечером. А до тех пор выпьешь это.
- Я не буду это пить!
- Выпьешь как миленький.
Хлопнула дверь, набатом ставя жирную точку в этом разговоре.
- Больно.
- Терпи!
Ее аккуратные пальчики умело распутывали лиги бинтов, плотно стягивающих мое тело. Она запрещала мне двигаться... Двигаться, ха-ха, как будто в этом саване без посторонней помощи можно было хотя бы сесть! Хотелось бы верить, что она перестаралась с заботой, однако подобные меры, по ее мнению, были не просто в самый раз - необходимы. И боюсь признать, но она была исключительно права - эти путы единственное, что сумело задержать меня здесь, в этих пропахших вечной весной, четырех стенах.
Сирень, крыжовник, утренняя роса и прохлада - свежесть, приятно щекочущая ноздри. Я не потерял нюх, как опасался изначально, и этот запах... словно дарил некую надежду. Твердил о том, что все всегда начинается заново, все обновляется. Обещал исцеление. И я ему поверил. Как и ей, из раза в раз накладывающей чрезвычайно тугие повязки. Так нужно, - и я молчаливо соглашался, позволяя себе ворчать лишь тогда, когда дело было сделано.
А еще... повязки пахли свежестью. Каждый раз обновленные они одурманивали, заставляя бесполезно валяться, вдыхая их чудесный аромат, и голый потолок, пронзенный единственной деревянной балкой, многие часы напролет оказывался прелюбопытнейшей картиной созерцания.
