Моя соседка приняла меня за безумную и стала угрожать полицией, если я продолжу оскорблять ее. Оскорблять? Ее? А что я такого сказала? Ну, может быть, один раз (очень точно) назвала ее дурой. Я не виновата, если ее оскорбляет ее же собственная жизнь. А что касается моего безумия… Не знаю, стану ли я безумной от того, что об этом будет записано в полицейском протоколе. Но лучше бы этой записи не было. Я не так свободна, как об этом кричу. Я притворяюсь. Чтобы меня оставили в покое. Иногда мое состояние влюбленности не так явно, но мне не хочется обсуждать это с чужими людьми.

Оказывается, я знаю о них больше, чем они обо мне. Причина проста: я наблюдаю, а они действуют. Ничто не захватывает меня больше, чем мое окружение, особенно нравы и обычаи людей одной со мной породы. Их еда, обстановка в доме, сексуальная жизнь – меня все интересует. Будучи от природы скромной, я никогда не общалась с одними и почти не общалась с другими. Но обстоятельства публичного суда могут принудить меня обнародовать кое-какие мелочи. Я много трудилась украдкой ради общего счастья обитателей нашего дома. Ради общего счастья я и наблюдала за ними. И выяснила, что у большинства из них есть навязчивые пунктики, как, например, я с моим барашком. Я ничего не говорила до сегодняшнего дня, но так как судебный процесс уже идет, пора бы уже и высказаться. Кто там у нас откроет список? Месье Жуффа с первого этажа центрального корпуса.

В том, что касается месье Жуффа, Эрика Жуффа, то я сдержанно и стыдливо припомню в своей речи один случай, считаясь с чувствами главной заинтересованной стороны, его супруги. Лучше бы мне, конечно, не говорить, а читать, уткнувшись глазами в текст, так подозреваю, что я слишком разволнуюсь, когда вернусь к тем событиям.

Итак, месье Жуффа… Вряд ли я когда-нибудь буду равнодушной к Эрику, хотя все уже кончено. Да, кончено, но осталось какое-то электричество между нами, и когда я замечаю в коридоре его массивную фигуру – особенно если вижу его против света, так как у него не очень гладкая кожа, – я не могу не вспомнить, как мы были увлечены друг другом. Увлечены – это мягко сказано. Сначала мы робко прикасались друг к другу, потом все смелее и смелее. Ну, вы понимаете, во что это все развилось. Я люблю крупных мужчин. Мощный торс, покатые плечи, огромные ладони-лапищи – это все возбуждает меня. А если к мышечной массе еще и мозги прилагаются, мне вообще башку сносит.

Эрик и мадам жили в этом доме уже три года, когда я увидела их первый раз. Сначала я увидела Эрика. Он пересекал наш двор, и я замерла от восторга. Но потом я увидела мадам и поняла, что мне ничего не выгорит: она была точной копией Фанни Ардан. Клоном.

Но – выгорело. Глупо представлять давно женатых людей и думать, что они до конца дней своих будут верны друг другу. Допускаю, что они будут долго и утомительно рассказывать о своей жизни и даже доказывать, что их по-прежнему связывает любовь, но все сведется к тому, что любовь они путают с привычкой или, в лучшем случае, с уважением. Хотела бы я знать, как скоро в браке наступает момент, когда партнер кажется уже не таким соблазнительным… И кстати, хуже всего, когда под одной крышей живут люди, абсолютно подходящие друг другу. В этом случае речь идет только о совпадении интересов, и более ни о чем. Но интересы (во множественном числе) и желание (в единственном) – это не одно и то же. Вот почему Эрик все чаще приходил и звонил в мою дверь. Я приобрела музыкальный звонок, и когда он нажимал на кнопку, начинала громко петь Тина Тернер. «You are the best», – напевала я вместе с ней, когда открывала дверь.

А теперь маленькие технические подробности. Совершенно естественно, что дома в элитном квартале просто напичканы электроникой, обеспечивающей безопасность проживания. Наш дом – не исключение. У всех моих двухсот семидесяти трех знакомых, живущих в домах попроще, есть домофон. Но у меня домофона не было, и я со дня на день ожидала предложения установить блок наблюдения в моей квартире. Не дождалась. Видимо, потому, что место историческое, охраняемое.

Ладно, чтобы не подвести Эрика под монастырь и чтобы вы поняли, что я действительно много размышляла по поводу семейной пары месье и мадам Жуффа, воспроизведу то, что я написала.

«Эрик Жуффа сразу же показался мне странным, и он, конечно, ни в малейшей степени не виноват, с моей точки зрения. Когда говорю не виноват, я имею в виду – по отношению к вам, мадам, (в этом месте я намереваюсь посмотреть на его супругу). В сущности, он не совершил никакой ошибки – ни ментальной, ни сексуальной. Ну, может быть, он попытался сделать мне прививку от всего мужского пола, но вовсе не факт, что у него это получилось. И я хочу поблагодарить вас, поскольку, если он и был таким внимательным со мной, то это во многом благодаря вам.

(Тут она может мне что-то сказать, и я отвечу ей: „Взаимно” – а потом продолжу читать дальше.)

Эрик пришел, чтобы попросить дрель, что меня нисколько не удивило, так как дрель, конечно, вещица нужная. Я слышала, что однажды дрель помешала избранию кандидата, который, выступив по телевизору, сморозил какую-то глупость про гонку вооружений, которая с дрели и начинается. Ну ладно, дрель так дрель… В тот день на мне были туфли на двенадцатисантиметровых каблуках, о которых можно было подумать, что в комплект к ним могла бы прилагаться дрель с функцией шуруповерта. Может, поэтому он и выпалил про дрель?

Стоя в дверях, мы несколько раз пересеклись взглядами, но я, мадам, каждый раз предусмотрительно опускала глаза, всматриваясь в свои туфли. Чтобы не выглядеть круглой дурой и желая показаться любезной, я позволила себе поинтересоваться его здоровьем. Он сказал, что здоровье у него как у быка, и снова стрельнул в меня глазами. Мог бы и не стрелять – его холодные голубые глаза с первого же раза проникли в мою душу.

Я сказала холодные? Это штамп. И к тому же голубой цвет действительно холодный. На самом же деле взгляд у Эрика Жуффа был нежным… Или хищным? То есть я хочу сказать, мадам, что он искал намек в моих глазах… Не знаю, что он там нашел, но он улыбнулся.

(В этом месте мне надо потупиться.)

Эрик… Это, несомненно, одаренный, пусть и немногословный человек, сам пробивший себе дорогу. И у него есть прекрасное качество: он не лжет. Он не лжет даже вам, мадам. Он честно раскрыл мне причину своего визита ко мне, и если другая на моем месте могла бы и не задать ему никакого вопроса, имея в виду неуклюжий повод для прихода, то я, наоборот, задала:

– Дрель? Вы что-то хотите просверлить? Или закрутить?.. Или открутить?..

– Картину надо повесить, – коротко ответил он.

И я тут же отправилась за дрелью – за дрелью, мадам, понимайте дословно, не в моих правилах говорить эзоповым языком. Он мне улыбнулся, я тоже ему улыбнулась, ну, и т. д. В сущности, во время этой нашей встречи мы только и делали, что улыбались, остальное не имело значения.

Я тут же отправилась за дрелью, но посчитала нужным уточнить:

– У меня нет дрели, но я не могу себе позволить ничего не предложить вам взамен.

Он молча улыбнулся, выпрямив спину. Сразу видно воспитанного человека. Воспитанные люди обходятся без длительных рассуждений, убивающих взаимную радость. Мне также нравится, что они не разражаются жеребячьим смехом, как это делают подростки. Он молча улыбнулся, и сразу возникла атмосфера, как бывает в пять часов вечера в тропиках, когда солнце погружается в воду и скоро наступит ночь.

Потом он не слишком вежливо потребовал кофе, сказав, что его кофе-машина сломалась. Я простила ему эту неловкость, правда, почувствовала себя сардиной на решетке гриля, которую теребят кончиком ножа, чтобы она не сгорела.

Мы пили крепкий кофе, сидя в креслах в стиле Людовика XV, которые подарили мне мои подруги. Эрик молчал и все больше напоминал мне огромного Будду с невозмутимыми голубыми глазами.